Вольтер - [65]

Теперь же он славит одного Людвика XV… Не только в названной поэме, но и в оде на милосердие французского монарха после победы, и в стихотворных посланиях к третьим лицам, Ришелье, герцогине дю Мен и другим.

Вольтер называет его величество и Трояном, и Антонином, и Марком Аврелием, и даже Александром Македонским.

«Храм славы» приводит наконец Вольтера в «храм науки». 8 мая 1746-го для него все-таки нашлось место в Академии.

В «Мемуарах о жизни месье де Вольтера, написанных им самим» рассказывается, как ему не удалось заменить кардинала Флери после его смерти и стать «бессмертным» в 1743-м. «Многие академики желали, чтобы я занял его место во Французской Академии. За королевским ужином был поднят вопрос о том, кто произнесет надгробное слово кардиналу на заседании Академии (полагалось произносить преемнику покойного. — A. А.). Король ответил, что должен сделать я. Его фаворитка, герцогиня де Шатору, тоже этого хотела, но государственный секретарь, граф де Морена, не согласился: у него была мания ссориться со всеми фаворитками своего повелителя, отчего в конце концов ему пришлось плохо».

Мы знаем, что министр принес Вольтеру много зла, и поэтому тот должен был его не любить. А тут еще вмешался и Буае, «осел Мирепуа». Он распоряжался назначениями на все духовные должности. На избрание Вольтера в академики тоже взглянул с точки зрения духовной дисциплины. «Он доложил, что сделать такого профана, как я, наследником кардинала, значит оскорбить величие божие».

Философ попробовал уговорить месье де Морепа, тщетно пытаясь доказать министру, что нет связи между «жалким» местом в Академии и его ссорами с мадам де Шатору, которую любит король, и герцогом де Ришелье, который ею руководит. Морепа ответил на вопрос, будет ли он противиться, если фаворитка одержит в этом деле верх над бывшим епископом Мирепуа: «Да я вас раздавлю!»

Затем Вольтер пишет, что «священник одолел фаворитку, и я не получил места, к которому, впрочем, нисколько не стремился» (последнее, скромно выражаясь, не совсем правда. — А. А.). Но интересно заключительное обобщение автора «Мемуаров»: «Я люблю вспоминать об этом эпизоде, показывающем ничтожество тех, кого мы называем великими мира сего, и позволяющем увидеть, какое значение придают они пустякам». Однако это было написано в 1759-м или 1760 году, когда Вольтер был сам себе господином и не зависел от именуемых «великими мира сего» ничтожеств!

Вернемся, однако, в 1745 год. Благодаря маркизе де Помпадур, Ришелье и иным своим доброжелателям при дворе Вольтер наконец удостоился и ранее обещанного звания дежурного дворянина короля, или камергера. Офицером двора он был назначен тогда же, когда и придворным историографом.

Но если вдуматься в самое его благополучие, окажется, что терний было, пожалуй, больше, чем роз.

Аристократы, не слишком сильные в науках и простой грамоте, открыто возмущались, как это наряду с ними сын нотариуса смог стать камергером.

Избрание в Академию расшевелило осиное гнездо старых и новых противников Вольтера. Переиздаются старые пасквили, издаются новые. Измышления, грубости сыплются как из рога изобилия. Изо всех сил стараются его опорочить Пиро, Миро, и, как всегда, среди его врагов есть один главный. Сперва это был Жан Батист Руссо, затем аббат Дефонтен. Когда этот негодяй в 1745-м умер, вакантное место тут же занял, с тем чтобы не отставать от Вольтера до конца его жизни, Фрерон. Теперь мишенью для насмешек становятся придворные успехи Вольтера, его вступление в Академию.

Он, как всегда, обороняется с чрезмерной страстью. Опасно заболев и несколько месяцев лежа в постели, добивается ордера на арест одного из пасквилянтов, Траверсе. Уже одно это настраивает общественное мнение против знаменитого писателя, который должен был бы быть выше тех, кто его травит. А тут еще он, пожалев старого отца своего противника, уничтожает ордер… Вместо того чтобы оценить по заслугам великодушие Вольтера, этот поступок осуждают еще больше.

Мало того, все его неумеренные восхваления короля не могут растопить ледяной холодности Людовика XV. До поры до времени тот терпит своего нового придворного, но даже не дает себе труда скрывать отвращение, которое по-прежнему к нему питает, не удостаивает его и разговора.

После представления «Храма славы» на придворной сцене Вольтер намеренно громко спросил у Ришелье, доволен ли Троян. Вопрос явно предназначался для ушей «Трояна», он стоял рядом, но тот молча отвернулся от поэта.

Короля нетрудно понять. Равнодушный к литературе и театру, мог ли находить он удовольствие в обществе Вольтера? Первый дворянин Франции, он не мог даже та самую далекую дистанцию допустить до себя сына Аруэ. И вряд ли верил в его искреннюю преданность короне: слишком много прегрешений было в недавнем прошлом этого вольнодумца и безбожника.

Тем более холодна была к Вольтеру благочестивая королева. К тому же он возвысился благодаря маркизе де Помпадур. А как ни узаконены были в те времена фаворитки короля, Марии Лещинской трудно было не ревновать мужа к такой могущественной сопернице. Королева и стала главным противником пребывания Вольтера при дворе и все искала предлога, чтобы его оттуда удалить, хотя в свое время сама ему покровительствовала.