Вольтер - [127]

Лечась у Троншена и врача Женского округа, приглашаемого мадам Дени, предпочитал, однако, домашние средства. Постоянно жалуясь, что слепнет от белизны альпийских снегов, и перетруждая зрение непрерывным чтением, очков, однако, никогда не носил. Промывал глаза холодной водой, отчего они блестели.

Ваньер рассказывает еще и о том, что доверчивость его патрона, притом что не существовало ума более выдающегося, более проницательного, а многие Вольтера называли хитрецом, была просто поразительна. Кстати, еще Коллини говорил, что никого нельзя было обмануть легче, чем его хозяина. И обманывали… Когда Вольтер был молодым… В зрелые годы… И нисколько не меньше в старости. Причем чаще всего так поступали те, кто пользовался наибольшим его доверием и больше всего был ему обязан.

Щедрость его не уступала доверчивости, опять-таки вопреки укоренившейся за Вольтером репутации скупца. Иной вопрос, что он мог судиться с соседом чуть ли не из-за поленницы дров: вздорность нрава, ему присущая и прежде, еще усилилась. Но, бесспорно, много важнее то, как он распоряжался своими очень крупными доходами.

Содержание замка и домашнего театра, сперва даже двух, и нескольких поместий обходилось дорого. Многочисленная прислуга, прием гостей… Большие средства поглощала колония. Когда беспорядки в Женеве заставили несколько семей бежать оттуда, Вольтер пригласил их в Ферне, выдал ссуды на постройки домов, давал, предлагая сам, и потом еще многим. Какое приданое он дал мадемуазель Корнель, мы знаем. Не говоря уже о невероятной щедрости по отношению к мадам Дени, помогал и ее брату, не жалел денег и на вторую племянницу. Много тратил на ведение процессов справедливости и субсидировал тех, кого защищал, и других, кто в этом нуждался.

В последние десятилетия обычно отказывался от литературных гонораров, дарил свои драмы актерам, другие сочинения — издателям или бедным молодым литераторам.

Доходы от мануфактуры, коммерческих операций должны были покрывать перечисленные расходы. Но как раз тогда, когда его траты достигли наибольших размеров, покровитель Вольтера герцог де Шуазель получил отставку, что сразу сказалось на финансовом положении «фернейского патриарха». Государственный контролер де Тере принял меры, чтобы Вольтер потерял 200 тысяч франков в королевском банке. К тому же именно тогда прекратили платежи самые крупные должники, уже названные Ришелье и Вюртембергский. Взыскать деньги с последнего помог только через много лет Фридрих II, искупая свою давнишнюю вину.

Разумеется, не успокаивались и враги, старые и новые. Большим потрясением оказалась ссора с мадам Дени и отъезд ее на два года в Париж, о чем будет дальше рассказано подробно.

Но судьбы человечества и родины, как никогда, занимают Вольтера гораздо больше, чем превратности и шероховатости собственной жизни. Он чувствует приближение революционных потрясений. Пророчески звучит это место из его письма герцогу де Шевелену еще от 2 апреля 1764 года: «Все, что происходит вокруг меня, бросает зерна революции, которая наступит неминуемо, но я вряд ли буду ее свидетелем. Французы всегда достигают своей цели поздно, но когда-нибудь они все-таки достигнут ее. Свет распространяется все больше и больше: вспышка произойдет при первом удобном случае, и тогда начнется страшная сумятица. Счастлив тот, кто молод, он еще увидит прекрасные вещи».

Это, может быть, самое прямое высказывание Вольтера, свидетельствующее о том, что в 60-х годах он не только предвидит революцию, но и мечтает о ней. Но оно не единично и не случайно. А вместе с тем настораживают слова «страшная сумятица», стоящие рядом с «прекрасными вещами», которые увидит тот, кто еще молод.

Действительно ли он хотел вооруженного восстания народа или скорее опасался его? Великой французской революции, до которой он не дожил, предшествовала одна Великая буржуазная революция — английская. Ее Вольтер изучал очень серьезно. И восторгался государственным, общественным, экономическим устройством Великобритании, плодом революции. Портативный «Философский словарь», где об этом очень много говорится, по сути дела, — продолжение в 1764 году «Философических писем» 1734-го. Но саму английскую революцию он с ужасом и содроганием называет «великим мятежом, когда царствовали холодное ожесточение и обдуманная кровожадность, когда меч был посредником в отношениях между людьми и эшафот ожидал побежденного».

Кромвель ужасает Вольтера «варварством» и «зверской дерзостью, которая все приносит в жертву своим взглядам», и в то же время привлекает силой характера, целеустремленностью.

Называя себя самого прежде умеренным, Вольтер уже в английских трагедиях 30-х годов выступил как тираноборец и, жалея Карла I как человека, признал справедливость приговора, ему вынесенного.

Особенно с тех пор, как он стал невенчанным королем в Ферне, Вольтер объективно содействовал подготовке общественной мысли Франции к Великой буржуазной революции 90-х годов.

Не он один ее предвидел. К середине XVIII века приближение революционной бури в обветшавшем королевстве было настолько очевидно, что ее неизбежность сознавали даже наиболее проницательные люди из верхов. Маркиз д’Аржансон уже в начале 50-х годов написал: «Нельзя побывать ни в одном доме, чтобы не услышать злословия по адресу короля и его правительства. Все сословия в равной мере недовольны. Все это горячий материал: возмущение может перейти в мятеж, а мятеж — в настоящую революцию».