Вольта - [66]

Через два дня в заговор «доброжелателей» включился каноник Джованни. Ясным языком он передал Алессандро свои недвусмысленные возражения его «безумным» планам. Что ж оставалось делать Вольте? Да, я получил письма, думал он, да, я отнесусь к их содержанию серьезно. «Да, дорогой брат, — писал он к Луиджи, — я все рассказал Терезе Чичери, но «это не очередное развлечение», «это не слабость», не будет, «как в прошлый раз». Я совершенно искренен: разве не горе, когда требуют: отвернись от своей любви! Никакая развязка, никакой форсаж немыслимы хотя бы потому, что ее нет в Павии, к которой я привязан. Когда-то они увидятся, он может ей надоесть, она выйдет замуж, но за другого!»

Но постепенно удары холодного разума пробивают огненную завесу любовной страсти. Брат каноник наседает. Чичери ведет себя деликатно, но советует подчиниться семье. Забота и доброта графа Вилзека Вольту растрогали, а Вилзек пишет снова и снова, советуя одуматься окончательно: «Мне принесли от Вашей милости бесконечно приятное известие, и я увидел хорошие новости с отказом жениться на певичке. Нетрудно понять, что за привычки должны выработаться у девушки, которая вынуждена служить в театре, и как ее наклонности и прочие моральные свойства будут все меньше отличаться от принятых в этой среде. Не заставляйте меня повторять, что выбор жены должен согласовываться с семьей, что бесспорно, и не вестись личными сантиментами. Все это нормы общепринятые. Когда в женитьбе какое-то неравенство, то это станет причиной многих драм, поэтому по надо поднимать этого груза в одиночку, а пока, впрочем, уступите своей натуральной страсти. Быть может, Вам больше по нраву другой совет, но сдержитесь в главном, и Вы одержите победу, ибо при разумном поведении появляется самоуважение».

Вольта прислушался к доводам. Тем более что надо было списаться с Соссюром, обдумать мысли Гаттони по поводу Лавуазье, подправить курс в университете. И острота матримониальных намерений снизилась, притупленная временем. Однако через год, в конце 1790 года, тлеющее пламя вспыхнуло с новой силой.

Массированные атаки на безумца продолжались. Некто «Монсиньор Р.» и Ландриани говорили о простом рефлексе. Чичери просила не причинять горя родным своей женитьбой на Парис. Сводная сестра Чиара (сестра Лодовико Рейна, мужа Клары Вольты) повторяет то же (сговорились!) и заодно жалуется на свою дочь: «Твоя племянница говорит, оставьте его в покое. Не огорчайте его, пусть компрометирует себя, кто хочет, тот обязательно рухнет в грязь, не сейчас, так в другой раз непременно!»

Вольта в отчаянии, но бьется как лев. Он снова и снова повторяет те же доводы о любви, чистоте суженой, благородности ее семьи. «Я еще жив, что вы рыдаете надо мной, скорбите и мечитесь, подождите, пока уйду в иной мир! А где добродетель, любовь, терпимость? Кто ж будет рубцевать язвы этого мира, о которых все сострадают? Позор вам и презрение, развели канитель вокруг желающих жениться, чтоб развести их! Но зачем ломать человека, ставить на колени, делать несчастным на всю жизнь? Неужели любить греховно? Ведь без любви не может быть счастья, любовь пришла, а вы губите ее! Я не боюсь ничего, ни вашего гнева, ни каких-то тягостных последствий. Вы молитесь, призываете благодать с неба, она пришла, а вы отворачиваетесь от нее!»

Но речи глохли в пустыне, оратор оставался одиноким. И наваливались лекции, глушили его, он бился, словно рыба в сети. Неотложные письма к Лавуазье. В марте 1791 года он пишет Чичери, осмеливаясь в конце письма раздраженно и воинственно вступиться за свою любовь против согласованного давления близких. Но перед кем? Перед женщиной, которая сама ищет любви Вольты и имеет на нее право, перед полусломанной мудрой постаревшей Чичери по кличке «Развалины старого замка», перед верной Чичери, которая все еще надеется!

А Вольта стоит в позе оскорбленной добродетели. «Я буду биться до победы, — трубит его боевой рог на ухо любовнице, — нельзя же дать слово чести, а потом сделать вид, что его нарушили другие». И снова пригвождаются пером к бумаге бесконечные эмоциональные вскрики, слова о боге, сердце, душе, женитьбе, горе, покое», жестокости, красоте и справедливости.

Как нарочно, в Виченце труппа поет «Щедрого соперника» и «Севильского цирюльника», и Вольта ревнует, чувствуя себя театральной жертвой. В Вероне — «Благородного пастушка», и Вольта видит себя пейзанином из все еще модных рулад Жан-Жака Руссо о природе и ее детях.

Как-то Вольта выбрался к Парис, когда театр был в Милане. Мать бледна, Марианна задумчива. Собрались в гостиной, и бархатное меццо-сопрано заполнило комнату печальными звуками. Что это? «Это Моцарт, — просто молвила певица, — «Когда Луиза сжигала письма своего неверного возлюбленного». Эти слова больно резанули Вольту по сердцу.

Предчувствия не обманули. Он был верен, он любил, но каждый вправе залечивать рану. 4 мая 1791 года на невидимую сцену любовной драмы выходят мать и дочь. Их ультиматум ясен и краток: «Если Вам угодно продолжать разговоры о женитьбе, то поручитесь в своих обещаниях. Пора Вам знать, что постоянные смуты и поспешности досаждают. От Вашего имени нотариус должен объявить, что если Вы не сможете жениться, то по смерти родителей Вы обязуетесь взять дочь на иждивение. До такого объявления никакие слова не будут иметь никакого значения. Вам следует указать размер помесячных выплат, текущих и на капитал, и каждая может быть равна 500 римских скуци».