Волшебный квартет - [68]

Отшельник умер. Но Джиб продолжал сидеть около него, словно надеялся вернуть старика к жизни. Он понял вдруг, что сумятица в мыслях исчезла, что он вновь обрел способность думать. Мог ли он чем-то помочь человеку? Джиб с ужасом вспомнил, что даже не попытался принести отшельнику воды. Да, он спрашивал, и отшельник отказался, но зачем, зачем было слушаться? Или надо было бежать за помощью? Но куда? К кому? И потом, разве мог он бросить умирающего, разве мог позволить тому умереть в одиночестве?

«Отшельник, — думал Джиб, — был стар и потому не боялся смерти. Может статься, он воспринимал ее как друга». Не далее как этим утром Друд интересовался, чем живет отшельник, и его вопрос остался без ответа. Наверно, жизнь отшельника была не так уж скудна, раз он сумел встретить смерть с таким достоинством. Что ж, у него еще много дел, а день уже клонится к вечеру. Джиб откинул одеяло, сложил отшельнику руки на груди, потом укрыл его одеялом с головой, после чего вышел наружу и принялся искать валуны, которыми можно было бы завалить вход в пещеру.

Глава 7

Хэл из Дерева-с-дуплом перебрался через изгородь и очутился на кукурузном поле. Итак, он в безопасности. Самогонщик с сыновьями на другом конце поля, а собаки отсыпаются под навесом после ночной охоты. Охота была долгой и, судя по всему, безуспешной. Хэл с Енотом полночи напролет прислушивались в своем дупле к звукам погони. Однажды собаки возбужденно затявкали, словно загнали добычу на дерево, однако она, как видно, ускользнула, потому что вскоре погоня возобновилась. Несколько раз в ночи, поблизости от их дерева с дуплом, мелькали огоньки фонарей.

Кукуруза в этом году уродилась отменная. Однако заслуги в том самогонщика и его неотесанной семейки не было никакой — или почти никакой. Почву они мотыжили всего лишь два или три раза, да и то в самом начале, так что между рядами в изобилии выросли сорняки. Тем не менее початки были один другого лучше, и Хэлу казалось, что их гораздо больше, чем обычно. Он забрался в поле на глубину в пять или шесть рядов, так как знал, что с краев кукурузу объедают еноты и белки. Вот почему самогонщик охотится на енотов, вернее, вот как он объясняет свою кровожадность: дескать, нельзя допускать, чтобы кукурузу уничтожали на корню. На самом же деле существовала иная причина: шкурки енотов пользовались спросом. Благодаря им, самогону и свинине семейство самогонщика как-то умудрялось сводить концы с концами.

Хэл принялся чистить початки. Двигался он быстро, ибо не желал задерживаться тут дольше, чем необходимо. Он знал, что люди далеко и заняты другим делом, но не позволял себе расслабиться. Очищенные початки один за другим летели в мешок.

На краю поля, нежась в лучах осеннего солнышка, щебетали сойки. В зарослях орешника, снуя по ветвям золотистыми блестками, цокали белки.

«Осень, — сказал себе Хэл, — нравится мне больше остальных времен года». Когда стоят теплые дни, земля под голубым небом начинает плодоносить, и словно чувствуешь ее удовлетворение тем, что продолжительный срок роста наконец завершен. Осень — передышка перед наступлением зимних холодов и выпадением снега. Что ж, в этом году он неплохо запасся на зиму. Он уже набрал орехов и кукурузы, насушил ягод, припас корней и семян. Надо будет выбрать денек и сходить на болото; может, удастся выменять немного копченой рыбы у Джиба, или у старого Друда, или у кого другого из Народа Болот. Неожиданно Хэл сообразил, что с Джибом он не виделся целую вечность. Ничего, скоро они встретятся и вдоволь наговорятся.

Хэл забросил мешок за спину. Тот оказался тяжелее, чем он ожидал: вероятно, он слегка пожадничал. Ну да ладно, свое не тянет. Добравшись до края поля, Хэл остановился и прислушался. Похоже, поблизости никого нет. Он перебросил мешок через изгородь, потом перебрался сам, подхватил мешок и заторопился в лес. Уж в лесу-то его никому не поймать. Лес — его дом. Он знал лес как свои пять пальцев, знал в нем каждый сучок. Спустившись наискось по склону холма, Хэл направился к огромному, полому внутри дубу. По дороге он машинально многое подмечал и запоминал — алые крапинки спелых ягод ариземы, увешанные плодами ветви боярышника, налитые соком виноградины, серебристый блеск сброшенной змеиной шкуры в куче палой листвы.

Где-то через полчаса он добрался до дуба-великана, диаметр которого в основании составлял добрых десять футов. На высоте около двадцати футов в его стволе зияло дупло примерно двух футов в поперечнике. К дуплу вела лесенка из вбитых в дерево колышков.

Енота не было. Должно быть, где-нибудь шляется. «Вряд ли он завалился спать в такую рань», — подумалось Хэлу. Он оставил мешок под дубом, взобрался по лесенке, проник в дупло и спустился в него еще по одной череде колышков.

Внутри дуб был полым сверху донизу. Толщина стенок дупла составляла от силы фут. Когда-нибудь, как догадывался Хэл, могучий порыв ветра опрокинет дерево, и тогда ему придется искать себе новый дом. Но здесь, в лесной чащобе, ветру было не разгуляться, и к тому же дуб защищал каменистый гребень, который разбивал господствовавшие в этой местности воздушные потоки с запада. Полость поднималась над дуплом еще футов на двадцать; сквозь щели в ее стенках пробивался солнечный свет. Пол устилала древесная труха, что нападала вниз за века жизни дуба. Близ одной из стен располагался очаг, вдоль других выстроились шкафы и сундуки. Посредине стоял стол со стульями.