Волшебные яблоки - [10]

— Ет-та ягодина называется журавлина…

Мы все так и покатились со смеху, только Исидор Семенович чему-то ужасно обрадовался и сказал:

— Чего смешного? Это старинное русское название клюквы. Видите, дети, как изобретателен русский народ? В одном названии ягоды названо сразу и место, где ягода растет — ведь журавли живут на болотах, — и птица, которая этой ягодой питается. Ну-ка, пофантазируйте, дети, и нарисуйте мне не обычную ягоду клюкву, а журавлину…

Ох, и понарисовали же мы! Я, помню, так вообще журавля с четырьмя ногами нарисовала, а Кокорева расплакалась и сказала, что знает, как надо рисовать клюкву, но понятия не имеет, что такое журавлина.

— Эх, вы, а еще смеетесь, — грустно сказал Исидор Семенович.

С приходом Журавлины в нашем классе стало ужасно весело, потому что все на свете она делала не так. Вот читает она, например, стихи:

…Скажи-ка, дядя, ведь ня да-ром

Москва, спаленная пожаром,

Хранцузу отдана…

— Горе ты мое, — говорит наша молодая учительница Зоя Петровна, — ну где ты видишь «ня да-ром»? Где ты видишь «хранцузу»?

— Я сызначала прочитаю… — басом гудит Журавлина.

И читает точно так же. Мы все в восторге, потому что один ее голос — уже какой-то ни на что не похожий. Такой басище! Просто удивляешься: как из тощей девчонки может выходить такой голос? На каждом уроке мы только и делали, что кричали:

— Зоя Петровна! Спросите Журавлину!

Двоек Журавлина не уважала, это было заметно сразу. На каждое замечание она отвечала таким горьким взглядом, что становилось ее ужасно жаль. Но старания ее вначале ни к чему не приводили. Мы знали, что она очень старалась, она так и заявляла учителям:

— Что я, ленюга какая, что ли? Всю ночь стишок учила, тете Мане его шесть раз прочитала, а вы мне опять двойку!

Старалась она, конечно, вовсю, но Зоя Петровна в это почему-то не верила.

— Тебя, Петрова, просто вызывать к доске невозможно, ты только и способна всех смешить.

— Дык нет же, Зоя Петровна! Я и правда старалася, ды вот только ничаво не выходит.

Журавлина не понимала, почему после этой фразы все веселятся еще больше.

Но потом все изменилось. Вот как это произошло. Мы писали сочинение на тему «Летом в деревне». Все написали про ловлю бабочек, про купанье и сбор грибов. А вот Журавлина… «Сперьва» она возила «назем» на быке Григории, потом «дерьгала» лен, потом ходила «за грибам» и «грабила» сено. Зоя Петровна прочитала вначале сочинение Кокоревой как образец хорошего стиля и художественности, а потом сочинение Журавлины как образец неграмотности.

— Так что вряд ли мы сможем принять в пионеры Петрову. Ее успеваемость оставляет желать лучшего, — сказала Зоя Петровна в заключение.

Мы все хохотали, как сумасшедшие, и не заметили, что Журавлина собрала свои книжки и направилась к выходу.

— Ты куда пошла? — спросила Зоя Петровна.

— Домой.

— Как это, домой?

— А вот так это. Нечего мне тут делать, коли вы тут все разум потеряли. Чо меня хаить? Чо я работаю, а не мяклишей летом ловлю? Чо я назем вожу, а не прохлаждаюсь? Так ить хлеб без назема с земли не пойдеть!

— Не пойдеть!!! — повторили мы, взвыв от восторга.

— Бросьте смеяться! — прикрикнула на нас Зоя Петровна, — ничего смешного не вижу. А тебя, Петрова, я не за содержание ругаю, а за грамматические ошибки. Садись на место и слушай, как я буду эти ошибки разбирать.

— Хватить только мои ошибки разбирать, с другими займитесь, а мне надоело… Уеду я от вас, ня нравитесь вы мне. Шуму у вас тут много, да и транваи ваши окаянные начисто меня оглушили. У нас в деревне ребята по пустякам не смеются, а тут только палец покажи — со смеху покатятся. Уеду я, вот что.

Уехать Журавлина не уехала, но разговаривать перестала. Мы просто не верили, что когда-то слышали ее голос (а до чего же хотелось услышать Журавлину хоть раз еще), но она упрямо молчала. А потом и вовсе не пришла в школу.

Никто в классе не знал, что Сашка Терещенко навещает Журавлину. Он был очень тихоньким и незаметным. Узналось это только тогда, когда в школу явилась тетя Журавлины.

— Ну как же так можно, ребята, — сказала она, когда мы окружили ее на переменке. — Ну как же так можно… Она такая хорошая девочка, всегда в деревне лучшей ученицей была. Два года отучилась, две почетных грамоты получила, а вы… А коли она и правда назад уедет? Да с кем я останусь? И ей там учиться трудно, в школу далеко ходить. И семья большая, пятеро детей кроме нее, а она такая — без дела сидеть не будет. Я-то надеялась, что она у меня поживет, выучится здесь, отдохнет… А она только и знай плачет, как же так? Вот Сашеньке спасибо, один он не смеется, приходит, задания носит.

Тетка Журавлины погладила Сашку по голове. Сашка не знал, куда ему деваться от смущения.

— Мы больше не будем, — за всех сказала Кокорева.

— Смотрите, дети. На вашей совести будет камень, если Катенька уедет.

* * *

Мы-то, глупые, разнежничались, представив Журавлину плачущей. Не тут-то было! Не лила Журавлина слезы, а учила грамматику и читала книги под руководством своей тетки и Сашки Терещенко. Явилась она после болезни в подкороченном платье и с новым кружевным воротничком, загар с лица ее тоже сполз помаленьку, и стала она похожа на других девочек. Мы все около нее вертелись, поскольку не хотели, чтоб она от нас уехала, но Катя все больше молчала: кроме «да» и «нет», ничего говорить не хотела, а когда на уроках отвечать приходилось, то лицо ее делалось таким серьезным и внимательным, будто она по тонкой жердочке над страшной пропастью идет и свалиться боится. Но не услышали мы больше ни одного «чаво», ни одного «ня надо».