Волшебные миры Хаяо Миядзаки - [46]
Разумно было бы рассматривать «Тоторо» как альтернативу тому самому «разлагающемуся миру», при этом сам Миядзаки заявил, что «фильм – не о ностальгии»[158]. Однако работа привлекательна тем, что обращается к зарождающемуся коллективному желанию увидеть нечто противоположное эпохе восьмидесятых – к нематериальному обществу, основанному на небольших сельских общинах, где соседи поддерживают друг друга и уважают и ценят природу.
«Тоторо» – первая крупная картина Миядзаки, действие которой происходит в Японии, и эта перемена была для режиссера очень важна. Я уже упоминала его знакомство с новаторскими работами этноботаника Саскэ Накао, который пришел к выводу, что жители Японии доисторического периода Дзёмон были частью «культуры зеленых листьев», распространившейся по всей Восточной Азии. Освободившись от шор японского национализма, Миядзаки впервые почувствовал, что может принять культуру и красоту своей страны. Следовательно, вполне уместно, что отец девочек в фильме – археолог, специалист по периоду Дзёмон, о чем свидетельствуют любовно расставленные книги и картины у него в кабинете. Здесь есть и скрытая отсылка к мирной культуре охотников-собирателей периода Дзёмон. «Давным-давно люди и деревья были друзьями», – говорит отец Мэй и Сацуки.
Анализируя «Тоторо», Филипп Брофи предупреждает о колониальном покровительстве, которое подразумевает понятие «утраченной Японии», и этим хочет сказать, что только западные критики усматривают в этом фильме ностальгию. Однако на самом деле тоска по миру прошлого не является ориенталистской проекцией, она жива и актуальна в современной Японии. Как пишет Мэрилин Айви в «Рассуждениях об исчезновении», где описывает старания современных японцев уважать свою культуру: «Поразительно, насколько эссенциализированные образы Японии резонируют во многих самоописаниях»[159]. Эти «эссенциализированные образы» включают в себя спокойную, сельскую и гармоничную Японию, которая выражается в понятиях «фурусато» (буквально «старый город», но со значением тоски по родному городу детства) и «сатояма» (буквально «горная деревня»).
Сатояма как активистская концепция предполагает более экологически устойчивый и безвредный подход к окружающей среде и выходит за пределы популярной культуры, объединяя правительственные и экологические организации. Появление Тоторо – духа, который живет в лесу рядом с деревней и благотворно взаимодействует с людьми, – предполагает возможность возобновления отношений между человечеством и природой. Этот фильм даже послужил вдохновением реальному проекту в Токородзаве, неподалеку от дома режиссера. Проект под названием «Лес Тоторо» вызвал восторженную поддержку. Миядзаки гордился лесом, хотя и отметил в своем духе, что очень ценит людей, участвовавших в проекте, за то, что они не «экологические фашисты»[160].
Фильм показывает ясную картину альтернативного и более привлекательного образа жизни, но в то же время эта картина основана на осознании утраты. В кульминации – потерянный ребенок, столкновение с одним из основных человеческих страхов и исследование более глубокой темы утраты детской наивности.
Американский кинокритик Роджер Эберт вынужден был предупредить своих читателей, что в фильме «нет злодеев, нет злых взрослых, нет сцен борьбы… никаких страшных монстров», зато в «Тоторо» юные героини попадают в по-настоящему тревожные ситуации[161]. Это откровенное повествование о сестрах Сацуки и Мэй, десяти и четырех лет, которые переезжают в старый деревенский дом вместе с отцом, пока их мать лечится в больнице. В фильме нет прямой отсылки к природе ее болезни, но в книге, основанной на фильме и других источниках, указано, что это туберкулез, в то время очень опасное и часто смертельное заболевание.
Добавляя темных красок чудесному пасторальному миру, Миядзаки включает в него отсутствующую мать, угрозу ее возможной смерти и даже драматичный переезд из города в деревню. В сплоченных японских общинах 1950-х годов такой шаг мог быть истолкован как потенциально травмирующий. Больше всего это касается детей, а особенно тех, кто сталкивается со зловещими страхами, вызванными болезнью матери. Мы помним, что сам Миядзаки в детстве несколько раз переезжал, и эти переезды привели к тяжелым эмоциональным последствиям. Однако Мэй и Сацуки реагируют на дом так, как описано в хрестоматийных примерах эффективных стратегий преодоления потенциально травмирующих ситуаций.
В отличие от большинства предыдущих работ Миядзаки, в «Тоторо» все события показаны глазами детей. Режиссер даже использует низкую постановку кадра, чтобы девочки оказались в центре, старательно подчеркивает действия и движения, характерные для детского тела. Критик Хикару Хосоэ предполагает, что этот акцент на ребенке прочно связан с утопическими устремлениями картины, особенно с ее скрытым призывом к обретению утраченной «невинности». По мнению Хосоэ, фильм призывает вспомнить лучшие черты своего детства и вызывает чувства любопытства, принятия и прежде всего открытости к «ощущению чуда», которое, по мнению Миядзаки, необходимо для полной жизни
