Волшебник Хуливуда - [20]

Немногие соседи – потому что места здесь были безлюдные – и деревенские торговцы полагали, что у Султана не все дома. Держался он, правда, приветливо, но практически никогда не разговаривал, да и вид у него постоянно был такой, словно он грезит наяву.

Конечно же, он был простаком – то ли от рождения, то ли в результате злоупотребления наркотиками, вирусного заболевания или еще какой-нибудь напасти. Не зря же человек расплачивается за все, что ему даровано, – тем или иным образом, °Днако расплачивается непременно.

На протяжении недели Килрой жил в Вествуде самым скромным (и в режиме строжайшей экономии) образом, а на уик-энд удалялся в Агуру, причем часто не в одиночестве.

Утро прошло скверно, раздражающе скверно, – его еженедельный семинар по ранним религиям с главным упором на так называемую ла веччиа – древнюю веру, из которой лишь через несколько тысячелетий развилась друидическая, – собрал еще меньше участников, чем обычно, да и немногие присутствующие слушали профессора столь невнимательно, что могли бы с таким же успехом выскочить из окон, куда без конца глазели, и отправиться на поиски приключений, которых жаждала молодая горячая кровь.

Подъехав к фривею на Сан-Диего, Килрой подумал о том, в какие пробки непременно попадет дальше, за Государственным парком Уилла Роджерса, и свернул поэтому на Тихоокеанский хайвей над публичным пляжем в Санта-Монике. Хотя эта дорога – через колонию Малибу и дальше – была невероятно длинной.

Он вернулся на фривей, тянущийся на север, переехал с него на фривей Вентура и вновь помчался на запад, решив проехать через Агуру, заскочить в свой загородный дом, а затем поехать по Двадцать третьей дороге на юго-запад, мимо озера Шервуд, преодолеть две-три мили до Тихоокеанского хайвея, а там уж без труда вписаться в потоки машин на Транкас и на южные пляжи.

В час пополудни он подъехал по гравию к своему загородному дому.

Султан, выйдя из тенечка, полюбопытствовал, кто это приехал. Увидев Килроя, вяло помахал ему и вернулся к своим делам.

Килрой проводил его взглядом, а затем прошел в дом, чтобы переодеться.

Глава восьмая

Закусочная, в которую Мэри Бакет привела Свистуна, немного походила на нее самое: бесхитростная, но премиленькая, недорогая, но и недешевая, опрятная и открытая, никаких недомолвок и тайн, лишенная как лени, так и суетливости, – одним словом, все здесь стоило своих денег.

– Салат с цыпленком на ржаном хлебе. Это кушанье вы не скоро забудете, – предложила она.

Он предоставил ей выбрать за них обоих. Официантка удалилась за заказанным – за двумя порциями салата с цыпленком и двумя стаканами чая с мятой.

– Такой здоровой пищи вы наверняка уже целый месяц не ели, – сказала она.

Его это позабавило.

– С чего вы взяли?

– Ваш внешний вид. У вас мешки под глазами. А это свидетельствует о плохом питании. И об отсутствии физических упражнений. И об отсутствии женщины. Представляю себе, какой бардак у вас дома.

Белье, должно быть, не сдаете в стирку, пока от него не завоняет.

– Вам кажется, мне стоило бы жениться?

– Питались бы вы, во всяком случае, лучше.

– А в этих словах нет женского сексизма?

– А в сексизме нет ничего дурного, пока он не начинает совать нос, куда ему не следует. Не хочу вдаваться в детали, но, с учетом разницы в весе, вы физически, конечно, сильнее меня, однако я, скорее всего, куда более стойка и вынослива. Не говоря уж о том, что куда чище и опрятней.

– Но послушайте!

– Упорядоченность. Вот что я имею в виду: упорядоченность.

Прибыли сандвичи и мятный чай со льдом.

– Пока мы поглощаем эту здоровую пищу, – заметил Свистун, – по-моему, лучше не касаться темы, которую нам предстоит обсудить.

– Если вам это не будет противно, то мне и подавно, – возразила Мэри, надкусив сандвич.

– Ну, и как это у вас получается изо дня в день? – спросил Свистун.

– Как у меня получается что?

– Я сталкиваюсь с мрачными сторонами жизни, но все же не ежедневно.

– Вы хотите сказать, все эти смерти? Это, знаете ли, далеко не самое мрачное, с чем мне приходится сталкиваться.

– А что же тогда самое мрачное?

– Видеть, как угасает надежда. Или вам кажется, будто в человека нас превращает устройство кисти руки? Или способность смеяться и краснеть? Нет, человеком нас делает надежда. А когда она исчезает, хочется улечься в выкопанную могилу и рас-порядиться, чтобы тебя побыстрее засыпали.

Свистун подумал об Айзеке Канаане и о том, как медленно, но неотвратимо умирает душа, а следовательно, и надежда в этом человеке (а она ведь толкует как раз об этом) с тех пор, как убили его маленькую племянницу.

За годы, проведенные на грани или даже за гранью закона, Рааб освоил несколько способов зарабатывать себе на жизнь темными и злокозненными делами.

Бывают случаи, когда лучше всего убить и затаиться где-нибудь возле жертвы. Но гораздо чаще не стоит задерживаться на месте преступления, не позволять себе минуточку расслабления, а то и целых пять, в результате чего тебя может настигнуть само время – причем настигнуть с обагренными кровью руками.

Лучше бывает сразу же исчезнуть, а затем вернуться, прикинувшись безобидным зевакой, одним из многих в уже набежавшей толпе, прикинуться человеком, случайно очутившимся на месте преступления, а уж тогда, осмотревшись, управиться с мелкими недоделками, произвести "зачистку".