Волшебная сказка Томми - [11]

Ванная — это единственное место из всех возможных, где я бреюсь и не психую по поводу того, что родился мужчиной. По-моему, это ужасно глупо — ежедневно соскабливать с себя некоторое количество безобидных волосков лишь потому, что кто-то (Кто, кстати? Общество? Вездесущие «они»? Редакторы модных журналов «Daily Mail»?) постановил, что выходить в люди с трехдневной щетиной — это категорически некрасиво и вообще неприлично. (Если вы не Джордж Майкл, разумеется. Ему можно все. Хотя, с другой стороны, он же наполовину грек, а греки все волосатые от природы, так что у него есть оправдание.) Лично мне нужно бриться раз в два-три дня, но по закону подлости каждый раз получается так, что именно в тот день, когда я не побреюсь, Джулиан срочно срывает меня на работу (Джулиан — это фотограф, мой босс, но о нем я расскажу чуть позже), и мы снимаем какого-нибудь старого аристократа, светского льва и известного щеголя, в его родовом поместье, и Джулиан изводит меня целый день нелицеприятными комментариями по поводу моего внешнего вида. В том смысле, что вид явно неподобающий. Я ненавижу бриться. Это напряжно и больно. И потом, бриться положено после сна, а я, когда только-только встаю с постели, совершенно не приспособлен к тому, чтобы выполнять столь опасные действия. Да, да, я знаю, что по сравнению с болями при менструациях, родах и восковой эпиляции зоны бикини это вообще ничто, и тем не менее меня раздражает, что надо бриться. Но когда я лежу в ванне, мне почти нравится этот кошмарный процесс. В ванне я расслабляюсь, пар размягчает щетину, и она легче сбривается, а горячая вода успокаивает раздражение на коже, которое у меня возникает почти всегда. И ничто меня не подгоняет, и можно бриться хоть целый час, медленно и обстоятельно, пока кожа не станет по-настоящему гладкой.

Гладкость — она теперь в моде. Все просто повернуты на гладкости кожи. Я знаю многих мужчин, которые бреют волосы на груди или даже сдирают их воском. И еще — волосы на спине, если им не повезло в этом смысле. Умереть и не встать. У меня был знакомый в художественном колледже: такой волосатый, что, когда ты пытался погладить его по спине, звук получался такой, как будто по классной доске водят губкой «Brillo». А сейчас при одном лишь подозрении на волосы на спине мужики мчатся в ближайший салон красоты и истребляют излишний волосяной покров посредством радикальной электроэпиляции. Но почему?! Почему все стремятся избавиться от волосатости и, соответственно, выглядеть более инфантильными? Вас это не беспокоит? Да, женщины терпят подобные издевательства над собой уже на протяжении нескольких поколений, они уже вроде как и привыкли — вы бы видели, какой инфернальный ужас порождает небритая подмышка на фотосъемках для модных журналов, — а теперь пришла очередь мужчин ужасаться естественному процессу, происходящему с их телом. Я в жизни не стану брить грудь. Ну хорошо, если по правде, у меня там всего три волосины, но когда-нибудь они наверняка разрастутся в умеренно густую поросль, и вот тогда я не стану их брить. Ни за что. Тем более что легкое щекочущее ощущение от мягких волос — это все-таки лучше, чем когда ты потрешься щекой о какую-то часть тела партнера — будь то женщина или мужчина — и обдерешь кожу об отрастающую щетину.

Размышления о бритье и небритости как-то сами собой обернулись мыслями о Чарли и Финне. Когда они уже собирались домой по окончании серии бесчисленных партий в «Kerplunk» (у нас был субботний чемпионат), Финн поцеловал меня на прощание в прихожей, а потом пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

— Подумай о том, что я сказал, Томми. Пожалуйста.

Блин. Как там было, в песне? «Я отправляюсь в страну Вины».

Надо сказать, это было не самое приятное переживание: лежать в ванне и размышлять об эмоциональной угрозе в лице маленького человечка, который родился, когда мне было почти двадцать два. Блин. А потом я подумал о Чарли и о том, что он должен был чувствовать в этой связи. Когда он заводит какие-то отношения с человеком, он же не рассматривает этого человека в качестве потенциального второго папы, правильно? Хотя, опять же, мы с ним никогда это не обсуждали. Когда он сказал мне, что у него есть сын, я подумал, что он еще даже круче и сексуальнее, чем мне представлялось вначале. А когда я впервые увидел их вместе, Чарли еще больше вырос в моих глазах в смысле крутости и сексуальности. Финн — замечательный мальчик, и прежде всего потому, что Чарли обращается с ним как с равным. Если Финн чего-то не понимает, Чарли ему все объясняет, причем объясняет очень подробно и откровенно, и о человеческих чувствах, и о своей собственной сексуальной ориентации, и быть может, поэтому Финн — самый непредубежденный ребенок (нет, лучше будет сказать «человек») из всех, кого я знаю. Да, это слегка раздражает, но, с другой стороны, разве не удивительно, что восьмилетний ребенок упрекает меня за то, что я сплю с какими-то посторонними девушками, хотя должен спать с его папой? И все это — заслуга Чарли. Чарли сделал Финна таким: непосредственным, честным и искренним. Таким же, как папа. И еще Чарли — садовник. Я всегда западал на садовников. Они часами работают в тишине, размышляя о самых разных вещах. Они все такие невозмутимые, собранные и спокойные. Они живут в мире с собой, потому что у них есть возможность и время разобраться в себе. Лично мне кажется, что способность жить в мире с собой — это очень привлекательная черта. Я бы даже сказал — сексапильная. Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Вы подумали, что, вероятно, меня привлекает способность жить в согласии с собой, потому что во мне таковая способность отсутствует напрочь? Ну, не знаю, как «напрочь», но в тот конкретный момент я точно не чувствовал себя собранным и спокойным. Разве что мокрым и малость замерзшим.