– Теперь другое дело! – удовлетворённо воскликнул Вахид Салиевич, оглядев меня. – Садитесь поближе, Хашимджан, и расскажите нам, где вы были, что делали.
– И почему неделями не изволите появляться в школе, – вежливо добавил мой «любимый» вожатый.
– В школе? – повторил я, как попугай.
– Да, в школе! – угрожающе подтвердил папа.
Э-э, дело оборачивается неважно. Не зря, конечно, они собрались. Втроём, наверное, и обсудили, и осудили, и наказание мне придумали.
– Я болею, – сказал я слабым голосом. – Вот, поглядите руку, если не верите, пожалуйста!
Я скинул рубаху.
– Что с твоей рукой? – спросил Вахид Салиевич, участливо вскакивая с места. – Да она у тебя опухла и посинела!..
Мой дорогой учитель так перепугался, так бережно взял мою руку, что я чуть не расплакался. Не он ли первым поверил, что я смогу стать человеком, не он ли подбадривал меня, заботился, а сегодня пожертвовал своим временем, чтобы проведать меня. Можно обманывать такого человека? Нет, конечно.
– Меня покусал волчонок… – проговорил я, поднимая голову. И всё рассказал от начала до конца.
– Жалко, что он убежал, – пожалел Вахид Салиевич, внимательно выслушав меня. – Вместе бы взялись за дело, глядишь, и добились бы каких-то успехов. А сейчас, выходит, ни волчонка, ни представления…
Глядя, как убивается учитель, я до того пожалел, что занялись дрессировкой втайне от него, что слёзы сами собой полились из глаз.
– Занимаешься разной чепухой… – проговорил отец с горечью. – Когда, интересно, ты наберёшься ума-разума!
Я молчал. А что было ответить?
Папа, Вахид Салиевич и мой «любимый» вожатый сидели в саду до позднего вечера. Бабушка готовила им плов, я носил чай. А Айша и Доно – хитрые! – сели у окна и делали вид, что готовят уроки. Мол, поглядите, товарищи, какие мы примерные и добросовестные. А сами небось или про наряды шепчутся, или пытаются подслушать, о чём разговаривают взрослые. А речь шла не о таких уж интересных вещах: у директора школы Атаджана Азизова корова объелась жмыха и сдохла, в этом году богатый урожай хлопка, шестиклассники Саддиниса и Хамрокул круглые отличники.
– Так неужели эта Саддиниса у вас круглая отличница? – удивился папа.
– Ещё бы! – проговорил довольный Вахид Салиевич. – Она уроки учит на неделю раньше.
– Не может быть! Такая малюсенькая девочка?
– Ну и что, если малюсенькая! Эта девочка любого мальчика за пояс заткнёт.
Вот заладили! Ведь я знаю, что ради меня затеян этот разговор, ну так сразу и начинали бы, чем ходить вокруг да около. Но вот бабушка принесла глиняный кумган с водой, я полил гостям на руки, после чего они засобирались домой. А мне от этого стало хуже вдвойне, лучше б уж поругали, пожурили, постыдили за прогулы, за плохие отметки.
– Вахид Салиевич, что же вы молчите? – не вытерпел я наконец.
– А что мне говорить? – удивился учитель.
– Но я ведь столько прогулял!..
– Да, но я вижу, что вы сами жалеете об этом. Сами себя наказываете. Зачем же мне ещё ругать вас?
– Я больше не пропущу ни одного урока.
– А вот это вы зря, Хашимджан. Не дело давать клятву, которую не сдержишь.
– Думаете, я не умею держать слово?
– Не знаю. Я этого не видел.
– Хорошо, теперь увидите. Вот торжественно клянусь перед вами, папой, Закиромака, бабушкой, сестрёнками…
– Э, бросьте вы эти торжественные клятвы! – махнул рукой Вахид Салиевич и отвернулся от меня.
Я был готов броситься на землю, биться головой о камни, рвать на себе волосы. Я потерял последнего человека, который мне верил! Я пошёл в дом. Почему-то земля убегала из-под ног, к горлу подступала тошнота. Чтобы не упасть, я ухватился за перила веранды.
– Что с тобой, сынок? – подбежала ко мне мама. – Тебе нездоровится?
– Что-то голова кружится…
– Да у тебя жар! Кузыбай, поди-ка сюда! – испуганно окликнула она папу, уводя меня в дом.
Градусник показывал 39. И температура всё поднималась. Я это чувствовал по тому, как ломило суставы, волнами накатывал жар. Смутно помню, как мама привела медсестру Сабиру-апа, как та кипятила в блестящей металлической коробке толстые, как колья, шприцы. Потом, видно, температура моя поднялась ещё выше, и я потерял сознание.
Не знаю, сколько времени я был в беспамятстве. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в своей комнате. Белоснежные подушка и простыня, атласное одеяло. На улице, точно разъярённый волк, завывает ветер. Бросает в стёкла песок, колотит ветками деревьев. У изголовья сидит мама, поминутно вытирает глаза.
– Воды, – прошептал я, еле шевеля спёкшимися губами.
– Ой, верблюжонок мой, очнулся? – Мама нагнулась ко мне, поцеловала в лоб, потом позвала папу.
Он появился не один, а вместе с тем доктором, который недавно оперировал Донохон.
– Я же говорил, что он очнётся, как только спадёт жар. Ну молодцом, Хашимджан, молодцом! – Доктор потрогал мой лоб. – Ну как, молодой человек, болит голова?
– Побаливает.
– Ничего, к вечеру пройдёт. Завтра можно будет вставать с постели, а послезавтра – смело отправляться охотиться на волков.
– Кузыбай, надо бы сообщить Вахиду Салиевичу, что Хашимджан пришёл в себя, – проговорила мама. – Волновался очень, бедняга.
– А что, мама, Вахид Салиевич… Вахид Салиевич знает, что я заболел?
