Волшебная ночь - [52]

Но в глубине душе Алекс понимал, что гости своим неожиданным визитом предоставили ему удобный повод вновь увидеть вблизи Шерон. Ведь он целую неделю, соблюдая соглашение между ними, старался не показываться ей на глаза. В воскресенье он даже не пошел в церковь, хотя Верити и упрашивала его. Его глаза изголодались по ее милым чертам, а уши — по звуку ее мелодичного голоса. Конечно, он вовсе не желал сегодня снова впасть в искушение — просто у него была веская причина, чтобы пригласить Шерон к чаепитию. Он и предположить не мог, что прием пройдет столь неловко. Он не сделал ничего неприличного — просто велел гувернантке быть рядом со своей подопечной во время чаепития. Но гости как будто обиделись, что им приходится сидеть рядом с представительницей низшего сословия.

Поначалу Алекс решил, что здесь, в Уэльсе, люди относятся к этим вещам несколько иначе, чем привык относиться он. В Уэльсе все не так, как в Англии. Здесь, вероятно, строже соблюдаются сословные различия. Алекс отчетливо ощущал, как нарастало напряжение в гостиной, видел, с каким высокомерием смотрят на Шерон дамы.

Он был бесконечно признателен дочери за ее непосредственность: она болтала без умолку, не чувствуя абсолютно никакой неловкости. А неловкость была. И вовсе не оттого, что он забыл учесть местные нравы.

Он понял это позже, когда, желая сгладить нарочитую бестактность леди Фаулер, попросил Шерон спеть. Тогда он обратил внимание, как Фаулер поднялся со своего места и подошел к фортепьяно. Алекс видел, как они о чем-то вполголоса разговаривали после того, как она закончила песню. И пусть они были на другом конце гостиной и он не смог расслышать их разговора, поскольку леди Фаулер и Тэсс вели оживленную беседу у него над ухом, демонстративно не обращая внимания на пение Шерон, но он видел боль и гнев на лице Шерон, когда она обращалась к сэру Джону.

Как она прекрасна, подумал тогда Алекс. И необыкновенно привлекательна. Ее красота не оставит равнодушным ни одного мужчину. И сэра Джона тоже. Может, когда-то между ними было что-то? А может даже, продолжается сейчас? Неожиданное, беспочвенное предположение заставило Алекса в ярости стиснуть зубы. Может, он тихо и вкрадчиво пытался снискать ее расположение, шептал ей гнусные предложения?..

Но вдруг догадка осенила Алекса.

Ну конечно! Как же он не понял сразу! Это объясняет все. И поведение дам, и тяжелую атмосферу, пропитавшую все в гостиной, когда перестаешь понимать, то ли печенье жуешь, то ли кусок картона. Но какая невероятная догадка! Невероятная, если посмотреть на эту парочку, беседующую у фортепьяно, если посмотреть на Тэсс.

Когда Фаулеры собрались уходить, Алекс взял Верити за руку и вышел проводить гостей. Он попросил Шерон дождаться его в гостиной. Но уже через несколько минут, отведя Верити в детскую и оставив ее на попечение няни, он ругал себя за этот поступок. Шерон сейчас расстроена, и вряд ли он сможет утешить ее. В конце концов, это не его дело.

И он опять рискует, оставаясь с ней наедине.

Алекс вошел в гостиную и тихо закрыл за собой дверь. Шерон неподвижно сидела за фортепьяно. Она не подняла на него глаз.

— Вторая песня тоже чудесная, — сказал Алекс. — Такая проникновенная. Вы сказали, она называется «Ясеневая роща»? Как это будет по-валлийски?

— Ллуинон, — ответила Шерон. — Она лучше звучит в сопровождении арфы.

— Вы будете петь ее на празднике? — спросил Алекс.

— Да.

— Шерон. — Алекс остановился рядом с фортепьяно и оперся на него локтем. — Я должен извиниться перед вами. Мне очень жаль, что вам пришлось терпеть плохое обхождение со стороны моих гостей и завуалированные оскорбления.

— Это не важно, — ответила Шерон.

— Нет, важно. — Он заглянул в ее безучастное лицо. Она по-прежнему смотрела на клавиши. — Ведь вас расстроил разговор с Джоном Фаулером? Он оскорбил вас?

— Нет, — ответила она.

Но Алекс не мог так просто отступиться от начатого разговора.

— Сэр Фаулер, кто он вам? — осторожно спросил он. Шерон прикоснулась пальцем к клавише, погладила ее, но не нажала. Потом посмотрела на Алекса своими огромными, ясными глазами.

— Он произвел меня на свет, — сказала она. Сама формулировка говорила о многом.

— Да. — Алекс задумчиво кивнул. — Значит, я не ошибся. Он не вспоминал о вас с тех пор, как умерла ваша мать?

— Он не вспоминал обо мне, — повторила она. — И я не вспоминала о нем. Мы никогда не любили друг друга. Я раздражала его — может быть, оттого, что мать забеременела мной с первой же их встречи, а может, потому, что я всегда путалась под ногами, когда он потом приходил к ней. А он раздражал меня. Я сердилась на него, что он произвел меня на свет и мы с матерью оказались никому не нужными, в своем мирке, который не распространялся дальше стен нашего дома. Когда мама умерла, нас с ним уже ничего не связывало, кроме взаимной неприязни.

Алекс внимательно наблюдал за выражением ее лица. Оно уже не было безучастным, и в нем была не только неприязнь, но что-то еще, какое-то иное чувство угадывалось в нем, чувство, которого сама она, возможно, не осознавала.

— И он ничего не предпринимал, — спросил Алекс, — чтобы как-то устроить вашу судьбу? После того как потратился на ваше образование?