Достал Агей из мешочка разноцветные камешки. Они были собраны им у далекого Бородавского озера — красные, зеленые, белые, фиолетовые, голубые, оранжевые. Растер их мастер в специальных деревянных плошках-горшочках и развел порошок на яичном желтке. В одной плошке получилась красная краска, в другой — зеленая, в третьей — оранжевая и много других. Готовы краски. Можно рисовать.
Сначала художник сделал на доске чуть заметный рисунок и на нем слегка наметил краски. Потом по всему рисунку прошелся темной краской, подправляя и улучшая его. И вот настало главное дело: художник начал накладывать краски…
Много труда живописец затратил. Но к условленному сроку исполнил заказ.
Видит Бруин: на доске в верхней части изображен небесный белоснежный многоглавый город и прекрасный сад, а внизу — земля с зелеными лесами и лугами, голубыми реками и озерами, звери мохнатые, рыбы чешуйчатые, птицы пернатые, а также города и селения и множество людей…
— Признаться, я ведь сам — художник, — говорит Бруин. — К тому же много видел картин и рисунков других художников. Но то, что я сейчас вижу, для меня любопытно очень. Где ты, мастер, научился такой живописи?
— А у меня и отец, и дед, и прадед — все были живописцами, — отвечает Агей. — Наше дело от отца к сыну переходило.
— А много ли еще в Вологде художников? — спрашивает Бруин. — Или более нет никого?
Агей рассказал, что в древности в Вологде много было живописцев, целые роды: Дементьевы, Поповы, Сергеевы, Автономовы. Лет сорок-пятьдесят тому назад около ста живописцев в городе работало. Всю улицу занимали — Иконной она называлась.
— А сейчас живописцев стало менее, — посетовал Агей. — Вот и я не знаю, учить ли живописи сына. Приходит в упадок наше дело. И заказов стало мало. И оплата небольшая.
— Живописец ты отличный, — похвалил его Бруин. — Вот тебе еще оплата, дополнительная.
Вышли Бруин и Иван от Агея, а навстречу им Генрих Клюк идет. Поздоровался он с Бруином, а на Ивана и внимания не обратил, считая ниже своего достоинства здороваться с простым человеком.
— Скоро, ли вы, господин Бруин, отыщете обещанные сокровища? — спросил он с кривой улыбочкой. — Анна Гутман, по-моему, начинает терять терпение…
— Дело двигается, господин Клюк, — ответил Бруин. — А пока не хотите ли взглянуть, что мы с Иваном приобрели?
— Извольте, сочту за удовольствие взглянуть.
И Иван приподнял на руках доску с живописью и показал ее Клюку. Тот смотрел, смотрел и говорит:
— Не понимаю я таких художеств. Вверху-то понятно — небесный город. А скажи мне, — обратился он к Ивану, — что это за дома да башни внизу?
— Внизу, — показал Иван, — великий город Царь-град. Подальше — Москва, а в углу доски — наша Вологда.
— Так, так… — усмехнулся Клюк. — А что на этой доске за твари между деревьями и люди между домами и башнями?
— Как я понимаю, — пояснил Бруин, — это все живущее на земле.
— Такого не бывает! — возмутился Клюк. — Не может Царьград очутиться рядом с Москвой и Вологдой. Не могут собраться вместе все земные твари и все люди.
— Видите ли, господин Клюк, — в этом-то и есть секрет живописца. Для него все едино: и твари, и цветы, и леса, и воды, и птицы, и рыбы, и звери, и люди, — возразил ему Бруин. — А слышите, господин Клюк, как краски звучат?
— Краски звучать не могут. Не морочьте мне голову! — еще более рассердился Клюк.
— Взгляните и прислушайтесь… — сказал Бруин. — Вот холодный голубой цвет, он звучит спокойно и возвышенно. Рядом зеленый — он теплее, звучнее. А огненно-красный цвет — яркий, громкий. Оранжевый говорит о чем-то непривычном, неслыханном. Золотой цвет как будто все объединяет, согласует.
— Я не слеп и не глух, господин Бруин, — заявил Клюк. — И ничего подобного я не вижу и не слышу. И мне в лавку пора.
Сухо попрощавшись, Клюк пошел в сторону.
— Что ты на это скажешь? — спросил Бруин у Ивана.
— Господин Бруин, — ответил Иван, — ты теперь все видишь, слышишь и понимаешь. Тебе теперь нашими сокровищами владеть можно.
7
Генрих Клюк, оказывается, пошел не в лавку, а в дом вологодского палача.
Рыжеволосый палач сидел в это время дома в мрачном настроении и от нечего делать подсчитывал в полуоткрытую дверь, сколько прохожих пройдет мимо его дома. «Одна голова, — считал он прохожих по головам, — вторая голова, третья, четвертая, пятая… Ох, сколько еще голов сидит на своих плечах!»
И тут к нему пожаловал Генрих Клюк. Он уважительно приветствовал палача:
— Мое почтение, господин палач!
— Мое почтение, господин купец!
— Почему грустен, господин палач? Почему тоскуешь?
— Как не тосковать, господин купец… Работы нет. А без работы человеку нельзя — душа болит.
— Правильно говоришь, — поддакнул Клюк. — Не ценят тебя здесь, в Вологде, не понимают.
— Где им, лапотникам, меня понять! Разве в Вологде приличную работу найдешь? Вот выпорол на той неделе воришку-карманщика — и все. Да разве это настоящее дело для мастера? Тьфу! — плюнул от досады палач.
— В столицу тебе надо уезжать, — посоветовал Клюк. — Там ты смог бы показать себя и свои способности развил.
— И уеду, — заявил палач. — Они еще меня в Вологде вспомнят, они еще пожалеют! Не буду хвастать, но прямо скажу — свое дело я знаю. Я ведь не простой палач, а заплечных дел мастер.
