Володя, Вася и другие. Истории старых китайских интеллигентов, рассказанные ими самими - [47]
Моя первая преподавательница до «культурной революции» почти не умела говорить по-китайски. Её родным языком был русский. Она родилась в Советском Союзе и там получила образование. Когда приехала сюда, ей было уже семнадцать лет. Когда я учился, у нас не было вайцзяо, иностранных преподавателей, единственным иностранным преподавателем была она, китаянка.
Питание было бесплатным. Не голодали. Это самое важное. А четыре юаня можно было потратить на тетради, зубную пасту, мыло, проезд в городском транспорте. На зарплату в шестьдесят юаней уже можно было кормить семью. В то время, правда, продуктов было мало. Всё было по талонам. На одного человека давали только полтора цзиня мяса в месяц. Это всё. Основное питание — рис и овощи.
Пять лет я учился русскому языку здесь. Когда меня отправили сюда изучать русский, я даже не знал, что это такое — русский язык. Русский язык? Что, что это? (Смеётся.) До 1970 года Гуанвай находился не здесь, а там, где сейчас территория Южно-Китайского технологического университета. В том году, когда я в него попал, он переехал сюда. Здесь было поле, на котором росли овощи. Стояло только одно учебное здание, потом появилось ещё одно. Три корпуса общежития, столовая, один административный корпус. В то время русский язык считался совершенно секретным. Между Китаем и Советским Союзом были напряжённые отношения, мы ненавидели друг друга, чуть ли не собирались воевать. Для чего нас готовили? Может быть, чтобы мы были военными переводчиками. Поэтому тот факт, что здесь есть люди, изучающие русский язык, был секретом. От общества это скрывалось. Про это нельзя было говорить, писать в газете. На конвертах писем нельзя было указывать «факультет русского языка». Вместо этого существовал специальный код.
В Хуаши в то время был русский язык, но не как у нас. Почему мы появились? Где-то в 1964 году китайский премьер Чжоу Эньлай дал такой совет. Но его совет это же указание. Он был одновременно и премьером, и министром иностранных дел. Он сказал, можно провести такой опыт, принимать в институт мальчиков прямо из средней школы, чтобы они с малых лет начали изучать иностранный язык. Ведь чем младше человек, тем ему легче овладеть иностранным языком. Это логично. Он говорил, что можно продлить срок обучения в институте — выпускники первой ступени средней школы, поступающие в институт, начинают там изучать иностранные языки, одновременно кончая программу средней школы. По этому указанию нас и приняли сюда. Всё это было неожиданно. Поэтому нужно было учиться пять лет. Во всём Китае только в нашем институте набрали такую группу, детей от четырнадцати до шестнадцати лет. Мы были первым набором на эту специальность. Я опять оказался самым маленьким.
Преподавателей вернули из деревни. Не всех, конечно. Вначале вернули тех, кто был обязательно нужен, кто был должен составить учебники и подготовить учебную программу. Ведь всё, что было до «культурной революции», уничтожили. Постепенно возвращались и другие преподаватели. Но самые плохие, конечно, оставались ещё там. (Смеётся.) У нас было двадцать с лишним преподавателей русского языка. При этом существовала всего одна группа русского языка.
Николай во время учёбы на втором курсе университета.
Гуанчжоу, 1972 г.
В нашей группе учились двадцать два человека. Двадцать — по плану, а двое очутились здесь левым ходом. Дети чиновников. В этой группе я оказался самым лучшим студентом. Когда мы кончали университет, все организации хотели принять нас на работу, ведь в стране целых четыре года не было образования. Первое учреждение, которое выбрало меня, было Министерством иностранных дел. Они отобрали меня по личным данным и сообщили администрации института. Но у нас им ответили: «Этого человека мы вам не отдадим. Он нужен нам. Берите других». Они: «Нет, мы других не хотим!». (Смеётся.) И меня оставили здесь. Тогда я про это не знал, мне рассказали потом. Но сегодня я могу сказать, что они поступили умно. Эти преподаватели хотели, чтобы здесь остался самый хороший выпускник, иначе моя карьера сложилась бы совсем по-другому. Я бы начал работать в Пекине, не знаю, что бы из этого вышло. В то время никто не хотел работать в университете. Почему? Нет никакого социального положения. Никто не уважал интеллигентов, преподавателей. Жалкая зарплата. Даже трудно взять девушку в жёны. Это всё факты. Это место было деревней. Даже у ворот было поле. Мы там трудились, закаляли мускулы. Раз в неделю нужно было работать в поле. Жить не в квартире, а в общежитии.
В то время Гуанчжоу был очень маленьким. Северной границей города был парк Юесю. Железнодорожный вокзал, эти места. Дальше уже пригород. Здесь было село, деревня. Поэтому мы и сейчас по традиции говорим: «Поедем в Гуанчжоу». Мы сами это не замечали. Однажды, когда политическая ситуация перестала быть такой напряжённой, здесь начал преподавать англичанин. Мы чуть-чуть умели говорить по-английски. Кто-то сказал ему: «Go to Guangzhou». Он не совсем понял. «А здесь не Гуанчжоу? Вы должны говорить: „Go to town!“». Восточной границей был район Дуншань. Там сейчас улица Нунлинсялу. Восточнее станции «Дуншанькоу» уже было поле. Юг — это река. Через реку — поле. А запад — до улицы Чжуншаньцилу. Метро «Симэнькоу». После академии клана Чэнь — поле. Гулять любили по улице Бэйцзинлу. Там были магазины, рестораны. На набережной был большой универмаг «Наньфандаша». Сейчас уже его нет. Отсюда до города было очень плохое транспортное сообщение. В час пик автобус ходил раз в сорок минут. А в другое время через один, даже два часа. Самый последний автобус из города был в половине шестого. Если не успеешь, то другого транспорта нет, поэтому в студенческие годы мы часто ходили в город и обратно пешком. Отсюда до парка Юесю идти один час. Потом пешком по городу, по магазинам, поэтому мне город хорошо знаком.
