Вольные повести и рассказы - [10]

Зато чуваш и мордвин не страдали псевдоязыческим комплексом. Жениться на русской красавице для них было не только не предосудительно, но и почётно. Они подружились с моими сёстрами. Днём работали вместе, а вечером гуляли на улице вместе. Лепана работала фельдшерицей и на отделочных работах была урывками, в основном, после работы. Сестрёнка Милана находилась с друзьями почти неотлучно. Слава пристрелялся к Лепане, а Миша, понимая разницу в возрасте и нудную перспективу учёбы Миланы, не тешил себя иллюзиями. Но и оторваться от неё не мог. Ему улыбнулся случай. На каникулы приехала наша двоюродная сестра Красава, которая полностью соответствовала своему имени. Она заканчивала финансовый техникум в Бузулуке. Видимо, Миша тоже ей приглянулся, потому что она зачастила к нам с деловыми визитами, а на самом деле флиртовала с ребятами. По утрам ей скучно было выплясывать дома одной и она спешила к своим сёстрам, будила их, и они уже втроём выплясывали у колодца, имея на себе не какой-то лоскут-стринг, а обыкновенные целомудренные трусики, и не бесстыжие лифчики, прикрывавшие у модниц лишь околососочную часть груди, а обыкновенные магазинные вещицы ещё советского производства («бронежилеты»). А ноги, попы и груди у девчонок были такими, какие во все времена назывались прекрасными. Но всё это объединяет одна деталь, которая запоминается сразу и навсегда. Бывает, девчонки уже убежали, а именно эта деталь ярко стоит перед глазами. Эта деталь – изгибистость девушек; такого спинного изгиба-прогиба нет у тысячи девушек, и разве что есть у тысяча первой. А тут изгибы у всех… Когда ребята, без меня, впервые увидели языческое девичье пип-шоу, они, естественно, обалдели. Муравистая полянка и колодец, где буйствовали сестрицы, были в секторе видимости парней, проснувшихся в кормовике от визгов и хохота плясуний. Интересно то, что в этом случае девчонки не демонстрировали своё искусство или свои прелести, а занимались естественной утренней процедурой. Тем прелестнее и заманчивей были изгибы. У парней по утрам и без шоу каменеют отдельные члены тела, а тут привольный эксбиционизм-вуайеризм за фигурами, лишь прикрытыми в бёдрах да в грудях девичьего эпидермиса. Они замерли в сладострастном подглядывании. Девчонки, в своём естестве, были чудо-чудное. Соглядатаев пронзили пули. Не обыкновенные пули, а, словами газетного острослова, пули со смещенным центром тяжести: они, попадая в глаз, проходят через сердце, бьют по карману и выходят боком. Этими пулями были чудо красавицы. 25-летним молодцам, имеющим опыт, легко было понять, что это не платный конкурс крашеных красоток, а зрелище подлинной девичьей красоты, достигшей расцвета. Девчонки, закончив пляски, облили друг дружку колодезной водой и побежали, смеясь и на ходу говоря:

– Идёмте скорее, эти проснутся, а завтрака нет, хоть самим ложиться на стол…

– И ещё не станут…

– Поди, только и ждут…

– Хи!..

– Ии!.. – И изгибы, изгибы в глазах тех, кто увидел. Ну, тут хоть кто…

Деды учат тому, что, познавая науки, следует думать о девушках; познавая девушек, не следует забывать о науках.

– Так, чуваш, что скажешь? – спросил первый вуайер.

– Конкретно, мне бы эту… или троих… Спинки у всех одинаковые… А ты, финн-мордвин, что бы сказал? – ответил второй вуайер.

– Финн бы сказал, что без ёштыра-моштыра он хочет жениться на старшей. У этой линия, кажется, глубже…

– Тихо, тихо. Молод ещё, на старшей. На старшей буду жениться я, а ты не дорос и до младшей. Линию захотел…

– Не дорос? Ну, получай!.. – И он начал мутузить товарища кулачищами, вроде в шутку, а больно. Слава заржал – и-га-га – вывернулся наверх, собираясь наказать агрессора, но тут оба свалились с остатков кормовика, и поднебесную осчастливило громогласное общее ржание: – И-га-га!..

Они тоже побежали к колодцу и показали небу, чему научились в общаге от своего «старшего брата». Это были бы замечательные смотрины, выглядывай девушки из-за забора, – парни соответствовали всем степеням годности и пригожести. Но у девушек этих мыслей не было, они занимались завтраком. Наплясавшись до поту, ребята обступили колодец, и бадья заметалась вниз-вверх. Они достали по два ведра и с наслаждением окатились студёной водой. Воля! Село! Природа! Любуйся радугой, да девку не прозевай…

– И-га-га…

* * *

Дед Любан, идеолог рода, учитель и наставник всех внуков и внучек. Любимое дело деда опекать молодых. Шёпотом сказывают, был у деда по молодости неудачный роман, не дали парню жениться на любимой девке, так он старается молодым угодить, будучи дедом. Дед Любан в нашем роду грандиозная фигура, которую в одно окно не увидишь. Деда Любана Бог видит. Это не шолоховский дед Щукарь, не сторож с берданкой из кинофильмов и не простовато-тароватый мужичок – евдокимовский пустомеля. У деда Любана речь проста до поры до времени, да сам он не прост. Говорил он так, как слышится слово, то есть так, как современные реформаторы, «переплюнувшие Даля и Пушкина», хотели бы реформировать русский язык. Но, когда надо, дед мог повернуть свой язык, всем реформаторам в изумление, и перейти на культурный литературный язык. Кстати, в глухом селе Покровке обращается в обиходе весь словарный фонд русского языка, собранный Далем. Каких только слов не услышишь в Покровке. Уж казалось бы, «анадысь» (намедни), «чика в чику» (точняк) принадлежат только покровским. Ан, нет, они прописаны Далем. И всё-таки есть и свои. Например, немых женщин только в Покровке (иногда и в других сёлах района) называют немушками. Например, косу правят смолянками. Есть и другие «свои» слова. Не мало и то, что в Покровке хранится один из подлинных текстов Языцей.