Вольные Мальцы - [30]

— Айе, мистрис, — ответил Роб Всякограб.

— Мелкое, зайчиков и все такое, — добавил Вулли Валенок. — Крупное-то мы поджариваем в меловых ямф-мф-мф…

— Простите, что? — сказала Тиффани.

— А? — сказало Роб Всякограб невинно, его рука крепко зажимала рот сопротивляющемуся Вулли.

— Что говорит Вулли насчет поджаривания крупного-то? — потребовала Тиффани ответа. — Вы поджариваете крупное в меловых ямах? То крупное, что мемекает? Потому что здесь в холмах другого крупного не водится!

Она стала коленями на грязный пол и наклонилась так, что ее лицо теперь было в дюйме от лица Роба, который отчаянно улыбался изо всех сил и потел.

— Так?

— Эччч… эччч… ну энто, как бы…

— Так?

— Не твойное, мистрис! — вскрикнул Роб. — Никак не брали мы Болитову овцу без Бабушкина дозволения!

— Бабушка Болит вам позволяла брать овец?

— Айе, она делала, делала так, делала так! В уп…плату!

— В уплату? За что?

— Не резали Болитовых овец волки, — выпалил Роб, — не таскали Болитовых ягнят лисы! Верно? Глаз им не выклевывали враны, потому как Хэмиш в небе тама!

Тиффани бросила искоса взгляд на жабу.

— Вороны, — сказал жаба. — Они порой выклевывают ягнятам…

— Да, да, знаю я, что они делают, — сказала Тиффани. Теперь она уже немного успокоилась. — А. Понимаю. Вы по уговору с Бабушкой не подпускали к овцам волков, лис и воронов, да?

— Айе, мистрис! Не допускали, да и не только! — победно сказал Роб. — Волк — он еда славная.

— Айе, с них кебаб объедение, хотя с овцы куда луммф-ммф, — успел проговорить Вулли Валенок, прежде чем ему снова зажали рот.

— От карги мы только то берем, что ею дадено, — сказал Роб, крепко держа своего сопротивляющегося брата. — А как не стало ее, ну… чуток мы иногда овечку брали старую, коей время околеть, но ни единую со знаком Болитовым, в том тебе мое слово.

— Слово бандита и пьяницы? — сказала Тиффани.

Роб Всякограб просиял.

— Айе! — сказал он. — Да есть у меня куча славной большой репутации тому в подтверждение! Вот, как все по правде, мистрис. Мы приглядываем за овцами холмов сих, в память Бабушкину, а взамен чего берем — оно ничего почти не стоит.

— И, конечно, табачоммф-ммф… — И тут Вулли Валенку снова пришлось бороться за возможность вдохнуть.

Тиффани набрала полную грудь воздуха, хотя это не очень мудрый поступок в жилище Нак Мак Фигглов. Нервная широкая улыбка Роба стала теперь похожа на улыбку Тыквенной Головы, когда к ней приближается очень большая ложка.

— Вы забираете табак? — прошипела Тиффани. — Тот, что пастухи приносят… моей Бабушке?

— Эччч, позабыл я сказать, — пискнул Роб Всякограб. — Но всяко дожидаемся мы несколько дней, на случай что сама она придет забрать его. С каргой, всегда такое дело: кто знает-ведает? И мы за овцами приглядываем по правде, мистрис. Она корить нас и сама не стала бы, мистрис! С келдой не одну трубку они раскурили, как ночи коротали около ейной хатки на колесиках. Уж ей ли по нраву пришлось бы, что табачок славный зазря промокает? Прошу тебя, мистрис!

Тиффани чувствовала крайнюю злость, и что еще хуже — на саму себя.

— Как найдем ягня заблудившего али кого такого, мы туда их тащим, где пастухи приходят смотреть, — горячо прибавил Роб Всякограб.

Как же я себе все представляла? — думала Тиффани. — Что она возвращается за пачкой «Бравого Морехода»? Что по-прежнему ходит где-то по холмам, присматривая за овцами? Что она… по-прежнему здесь и заботится о заблудившихся ягнятах?

Да! Я хотела, чтобы это было правдой. Не хотела думать, что ее… просто не стало. Кто-то такой, как Бабушка Болит, просто не может… больше уже не быть здесь. И я так сильно хотела ее вернуть, потому что она не знала, как со мной говорить, а я слишком робела, чтобы говорить с ней, и мы превратили молчание в то, что делили между собой.

Я ничего не знала о ней. Просто несколько книг, и несколько историй, которые она пыталась мне рассказать, и вещи, которых я не понимала, и я помню большие красные мягкие руки, а еще этот запах. Я никогда не знала, кем она была на самом деле. То есть, ей же когда-то было тоже девять лет. Она была Сарой Нытик. Вышла замуж, и у нее рождались дети, двое из них — прямо в той хижине на колесах. Она делала, должно быть, много всяких вещей, о которых я совсем не знаю.

И перед внутренним взором Тиффани — как это всегда бывало рано или поздно — появилась фигурка бело-голубой фарфоровой пастушки, кружась в красном тумане стыда…

Незадолго до седьмого дня рождения Тиффани отец взял ее на ярмарку в городок Тявкин, потому что на ферме имелось несколько баранов для продажи. Это было путешествие за десять миль, самое дальнее, в каком она бывала. За пределы Мела. Все выглядело другим. Кругом гораздо больше огороженных полей, и множество коров, и крыши черепичные, а не соломенные. Она сочла это поездкой в заграничные края.

Бабушка Болит никогда не бывала тут, сказал отец по пути. Всегда терпеть не могла покидать Мел, сказал он. Говорила, у нее от этого кружится в голове.

Это был великий день. Тиффани наелась до тошноты сахарной ватой, и маленькая старая леди гадала ей на счастье и поведала, что много-много мужчин пожелают взять ее в жены, и еще Тиффани выиграла пастушку: фарфоровую, белую с голубым.