Тут уж Коля сам сказал:
— Ладно! Поведу!. — И скомандовал: — Маленькие вперёд, большие сзади!..
Провёл всех по судну, вывел на самый верх. Говорит:
— С такой делегацией сфотографироваться надо бы. Возле трубы.
Сбегал я за фотоаппаратом. Пришёл, а девчонки никак не успокоятся: шумят, подпрыгивают. Кто босиком, а палуба горячая! А кому вперёд хочется.
Коля вышел вперёд: «Что за шум?» — и все притихли, как перед учителем. Взял он самых маленьких, вывел вперёд, успокоил остальных. Стал в середину и подмигнул мне: «Давай!»
Я прицелился, щёлкнул и сам себе сказал: «Хорошо!» Всё выйдет. Яркое небо, залив, пальмы вдали, труба с серпом и молотом. А под ней девчонки с пятнышками на лбу. Впереди — самые маленькие. И в центре Коля, помощник капитана, артековец, учитель.
Экскурсии шли за экскурсиями, чиновники бежали за чиновниками, и все искали капитана. Он встречался с самыми уважаемыми людьми. И чиновники, и грузчики, и экскурсанты провожали его с почтением: «О, кэптэн!»
Но скоро встречи капитану надоели. Он обмотал голову полотенцем — от жары, — кликнул Фёдора Михайловича, который усиленно занимался английским:
— Пошли отдохнём! Всё равно не сдашь экзамен. Старый уже… — А мне приказал: — Хватай ведро, краску, и пошли чернить борт: весь вытерся.
Я принёс катки, краску, чернь, и мы втроём стали у борта. В это самое время к вахтенному подошёл юркий чиновник в коротких штанишках, осмотрел судно и спросил:
— А где капитан?
— Вон капитан, — кивнул вахтенный в нашу сторону. Индиец засмеялся и вновь спросил:
— Капитан где?
— Да вон капитан! — рассердился вахтенный и показал на Ивана Савельича.
Индиец усмехнулся: капитан красит? Этого не может быть! Но присмотрелся внимательнее и, что-то насвистывая, направился к нам.
Иван Савельич продолжал быстро закатывать чернью борт. Чиновник посмотрел и удивлённо сказал:
— Кэптэн?
— Ну я. А что? — откликнулся Иван Савельич.
— А зачем капитан красит? — спросил чиновник.
Иван Савельич повернул к нему голову, не опуская катка:
— То есть как зачем? Я на пароходе плаваю? Индиец кивнул.
— Так я хочу плавать на чистом пароходе.
— Пусть это делают матросы, — сказал чиновник. — У нас господа не красили.
Вокруг собралась толпа. Колыхались белые платья, цветные сари, притопывали на горячем причале босые ноги. Люди прислушивались к разговору.
Капитан приготовился что-то ответить и вдруг замер: оттуда, где стоял Фёдор Михайлович, прозвучало на чистом английском языке:
— А мы не господа. Мы — товарищи!
Иван Савельич дёрнул головой от неожиданности, посмотрел на помощника и весело сказал:
— Вот это да! Вот это ответ! Ради такого ответа стоило учиться! Хоть всю жизнь! Тут и я пятёрку поставлю!
Фёдор Михайлович улыбнулся, а я подумал: «Ещё история для книги, которую напишет капитан».
Чиновник всё не уходил. Он сел на кнехт, положил ногу на ногу и снова сказал:
— Начальнику работать не надо.
— Вот как? — удивился Иван Савельич. — А если ты станешь начальником, неужели не будешь работать?
— Конечно, нет!
— А есть будешь? — спросил капитан.
Чиновник оглянулся: все смотрели на него с явной усмешкой, и он быстро пошел к пакгаузу.
— Ишь выучился! — сказал Иван Савельич.
Теперь все смотрели, как он красиво и ладно работает. Борт блестел, и в нём отражались и коричневые грузчики в юбках, и вся толпа, и сам Иван Савельич, который весело водил катком.
Я тоже отражался рядом с ним и видел, как уважительно качают головами индийцы, глядя на него: вот это капитан! У такого любой матрос может учиться.
А капитан поглядывал на Фёдора Михайловича и приговаривал:
— Ну удивил! Вот это помощник!
Наступила ночь. Над судном горели прожекторы, в трюм я спустил люстры. Там индийцы выгружали последние мешки с кукурузой. Из мешков сыпалась шелуха, пыль, и на ней, как на песке, отпечатывались следы босых ног.
Наконец из угла вытащили последний мешок. Он был лохматый. Наверное, его промочило дождём, и от влаги кукуруза проросла. Во все стороны из мешка лезли белые корни.
Грузчики ахали и качали головами.
Выгрузка была закончена. Я взял совок, метлу и собрался вниз — чистить трюм. Но боцман остановил меня:
— Не надо, сейчас они уберут сами. Я присел на край трюма.
Грузчики принесли маленькое сито и стали просеивать мусор. Мусор падал на брезент, а зёрнышки они опускали в мешочки на поясе. То в одном месте зерно подберут, то в другом. Уже и просеивать закончили, и брезент свернули, а один старик нагнулся и вытащил из-за шпангоута несколько зёрен. И тоже опустил в мешочек.
Всё выбрали и стали подниматься наверх.
— Видел? — сказал боцман. — Вот как живут… всё до зёрнышка!
Тут-то я Ваню вспомнил. Нет, не зря он сухари сушил да в мешки складывал.