Волны словно кенгуру - [51]

Я чертыхнулся. Что коровы в Индии священные, это я знал. Что реки Инд и Ганг священными считают — тоже. Но чтобы вороны… Ну и ну.

Насторожившись, на меня уже смотрели индийцы.

— Они считают, — сказал Валерий Иванович, — что после смерти душа человека может в кого угодно переселиться. Даже в ворону. Ну вот, скажем, душа твоей бабушки.

Я рассмеялся. Не хочу, чтобы моя бабушка вороной каркала!

По причалу стучал копытцами козёл, и на нём верхом, взмахивая крыльями, прыгала тяжёлая ворона. Вот обнаглели!

— Ладно, — сказал Валерий Иванович. — Ну их, этих ворон, к шутам! Поехали лучше в город. Посмотрим на могилу Васко да Гама.

Ещё с детства я помнил книгу со старинными гравюрами, на которых бушевало море и знаменитый мореплаватель, тот самый, который первым обогнул Африку, смотрел в подзорную трубу на далёкую, неведомую землю. Рядом с ним по верёвочным лестницам лазили матросы, натягивали упругие тали, и я вместе с ними мечтал карабкаться на мачты над бушующими волнами и открывать новые земли.

Всё вспомнилось, и я сказал Валерию Ивановичу:

— Поехали.

За воротами порта прямо под солнцем сидели и стояли старики в длинных платьях. Они были тонкими, иссохшими. Платья на них, казалось, пересохли от солнца и шелестят, как сухие листья. Рядом толкались мальчишки. Они бросились к нам, крича и протягивая руки.

Но вот мы свернули вправо. Над нами закачались зелёные пальмы, развесили ветви деревья в красных цветах. Под ними с корзиной орехов на голове бежал парень. Рядом фыркал мотороллер — это мчался бородач с чалмой на голове, полы его одежды разлетались в разные стороны.

Город не город, деревня не деревня. Прямо на улочках люди сидели, лежали, ели, играли, о чём-то договаривались…

И вдруг впереди всё остановилось. Затормозил бородач, задержалась одна машина, другая, третья. Посреди улицы стояла тощая корова. К ней подбежал худенький большеголовый мальчуган, плюхнулся на колени и поклонился. Он прикоснулся ладонями к её боку, погладил себе лоб и снова поклонился.

Валерий Иванович сказал:

— Вот видишь, просит у неё покровительства. Корова-то священная. Их здесь и не трогают.

— А молоко как же? — спросил я.

— Молоко пьют от зелёных коров. — И он кивнул на пальмы. Там висели грозди жёлтых, ещё не созревших кокосовых орехов.

А что, верно. И молоко и масло — здесь всё от неё, от пальмы. Только походит она больше на жирафа, чем на корову. Стоит, качается, длинной шеей из стороны в сторону поводит. Наконец корова ушла, и все тронулись дальше. Тронулась одна машина, другая, третья. И индиец погнал вперёд мотороллер.

ОБЛОМОК ДРЕВНЕЙ ПЛИТЫ

На окраине, за большой старинной оградой, мрачно поднимался трёхглавый собор с древними часами. По его двору в рясах ходили служки. Мимо них мы прошли в собор и словно погрузились в холодную глубину.

У входа слева уходил в землю обломок старинной надгробной плиты. От него так и дохнуло холодом. Казалось, он устало тонет в земле…

На обломке древними буквами были выбиты имена умерших и погибших, но имени Васко да Гама, мореплавателя, я не нашёл.

— А где же Васко? — спросил я, и тихий служитель молча показал на блестящую бронзовую ограду в глубине собора. Там лежала мраморная плита, на которой не было ни имени, ни знака.

Монах сказал:

— На этом месте его похоронили, но потом увезли. Он уплыл в гробу через океан на свою землю, в Португалию. А его спутники остались. — Он показал глазами на обломок плиты у входа. — И лежат уже пятьсот лет.

Теперь обломок показался мне другим. Нет, он не уходил в землю. Он не хотел тонуть, а поднимался из неё, как древний парус из волн, и вместе с собой всё ещё поднимал имена матросов, которые когда-то карабкались по реям, летели наперекор волнам. И с которыми мне в детстве тоже хотелось плыть по шумному, старинному, как на гравюре, океану.

ПТИЦА ИЗ ДЖУНГЛЕЙ

От Кочина до Бомбея мы шли вдоль берега. Я докрашивал с товарищем трапы. И пока красил справа, видел весёлые верхушки гор, джунгли. А красил слева — видел весь океан: то летучих рыб, то дельфинов. А однажды заколыхался и выбросил фонтан кит. Но мы работали спокойно. Уже ко всему привыкли.

А вот у Бомбея я услышал на палубе крик. Там бегал, размахивая руками, боцман, а за ним — матросы.

Боцман как будто за кем-то крался, потом, согнувшись, вскочил, резко бросился вперёд и растянулся на палубе. А над ним взлетела ярко-зелёная птица.

Птица села на мачту и перелетела к мостику. Как раз на меня! Я выпрямился, вскинул руки, но птица воинственно подпрыгнула и ударила крыльями. Это был самый настоящий индийский попугай! Весь атласно-зелёный, с красными перьями и загнутым клювом. Наверное, прилетел с какого-нибудь корабля, а может, прямо из джунглей.

Я побежал за ним по трапу. На крыло рулевой рубки. Но тоже растянулся на свежей краске. Наверное, и синяк посадил. Выскочил из рулевой штурман, открыл рот — ругаться, но увидел попугая и тоже кинулся за ним.

Капитан остановился на пороге и захохотал: «Ну и ну! Ну и ловцы».

Попугай взлетел на антенну, посидел, ударил крыльями и полетел к Бомбею.

Скоро и мы повернули к стоянке навстречу тысячам пароходов, портовому шуму и горьковатым запахам чая и кунжута.