Утром, только я прибрал в каюте и сделал зарядку, на причал вкатилась новенькая легковая машина «тоёта».
Молодой японец в чёрном костюме покрутил вокруг паль ца сверкающий золотистый ключик на цепочке и крикнул по-русски:
— Добрый день, капитан-сан! Шубенко сверху помахал ему рукой:
— Коничива, Исиро-сан! Как жизнь?
— Отлично! — улыбнулся японец, снова весело взмахнул ключиком от машины, будто всё в жизни открывалось им, и спросил по-русски: — Ну что, едем?
— Пять минут на сборы! — приказал мне Шубенко. А через десять минут мы уже сидели в машине. Исиро-сан вырулил на шоссе, включил магнитофон. И под тихую приятную мелодию мы помчались по Хайвею — свободному шоссе до Токио. Мимо рисовых полей с крестьянами в соломенных шляпах, мимо фанерных домиков и каналов с серыми баржами…
Всё мчалось, торопилось, неслось.
Мы взлетели на мост. Исиро-сан прямо из автомобиля протянул девушке в форме несколько иен, получил квитанцию: проезд оплачен. И скоро перед нами распахнулся ошеломляющий город.
Дома теснились, поднимались один над другим, как акробаты в цирке. Над теми, что взобрались выше остальных, сияли названия фирм: «Хитаци», «Мицубиси», «Атака», «Сони».
А вдали, опираясь на алые стойки, высилась знаменитая токийская телебашня Токио-тауэр.
Машина катилась, как шарик в китайском бильярде: из тоннеля — на мост, с моста — в тоннель. И вышка быстро вырастала перед глазами, будто только что выпила несколько бутылок разрекламированного витаминного напитка.
Неожиданно над нами, оседлав рельс на столбах, промчался монорельсовый поезд. Я привстал, чтобы выглянуть. А Шубенко сказал:
— Ну молодцы японцы!
Исиро-сан улыбнулся одними губами и прибавил скорость.
Следом за другими машинами наша «тоёта» скользнула в гулкий тоннель.
Я пытался разглядеть, что там впереди. Со всех сторон, как огоньки глубинных рыб, светились лампочки автомобилей.
— Идём, как в подводной лодке, — сказал капитан.
— Зато быстро! — откликнулся Исиро. Но вот передние машины остановились. Затормозили и мы.
Все включили свет.
Стоянка затягивалась. Тоннель наполнялся синим тяжёлым дымом.
— Скоро начнём переворачиваться, как мальки в заливе, — сказал я.
— Что мальки! — Шубенко посмотрел на меня. — От этих газов люди погибают. За один июнь в Токио пострадало больше ста детей. Во вчерашней газете написано.
Исиро-сан сначала вроде бы не слышал, а потом коротко уточнил:
— Сто восемьдесят.
— Весь Токио в дыму! Строить дымоуловители хозяевам не хочется, за это нужно платить, — сказал Шубенко. — А платить нужно. И думать, как бы всю землю не отравить!
Исиро-сан холодно усмехнулся. Вспоминать о японских неприятностях он, видимо, не любил, но согласился:
— Думать нужно.
Наконец машина впереди двинулась. Мы за ней. И, как в подводной лодке, вынырнули в центр Токио, среди самой настоящей автомобильной реки.
Исиро завёл машину в подземный гараж, в лифте вывез нас наверх и снова взмахнул ключиком, словно им открывалось всё на свете: «Путь открыт!»
Мы поблагодарили его и попрощались.
Через дорогу за высокой каменной стеной на скале белел древний императорский дворец.
Я разогнался к нему, но впереди зажёгся красный огонь светофора, и все японцы замерли у края пешеходной дорожки.
— Машин-то пока не видно. Ни одной! Чего стоят? — сказал я капитану.
Японцы переглянулись, посмотрели на меня и ещё аккуратней отодвинули носки ботинок за черту.
— Учись! — сказал Шубенко. — Никаких столкновений! — и похлопал меня по плечу, как, бывало, наш старый капитан.
Но вот светофор глянул на нас зелёным глазом, и мы перешли через дорогу.
В прудах перед дворцовой стеной плавали толстые золотые карпы. На газонах качали ветвями широкие добрые сосны. Я подошёл, погладил хвою пушистая, бархатная. А отпустил ветку, смотрю — на ладони отпечаток сажи. Словно хвоинка иероглиф мне отпечатала. Достал я блокнот, приложил хвою к листку — тоже оттиснул. Настоящий автограф — иероглиф. Из самого центра Токио.
Только как он переводится?
Может быть: «Помогите»? А может быть, как сказал Шубенко: «Думать надо».
Мы шли в гору по шумным токийским улицам. Я оглядывался на голубые плакаты, на которых сверкала белоснежная гора Фудзияма. А Шубенко говорит:
— Пойдём, сверху увидишь настоящую! Неожиданно, как Гулливер, расставив стальные опоры, из-за домов возникла алая громадина Токио-тауэр…
Раздался крик, хлопнул выстрел, и навстречу нам вылетел упругий мяч: два повара из башенного ресторана, улучив минуту, играли в бейсбол. Вся Япония играет в бейсбол!
Шубенко поймал мяч, броском вернул хозяину и пошёл к лифту.
Через мгновение прямо возле нас, за стеклом, замелькали в небе птичьи крылья и внизу во все стороны разбежался Токио. Он раскинулся так широко, будто не один город, а десятки городов смешались друг с другом и толпой направлялись к океану. Неподалёку виднелась громадная тарелка с зелёным дном — Олимпийский стадион. А вокруг на крышах цветных зданий светились бассейны, спортплощадки, крохотные спортсменчики гоняли по ним микроскопические мячи и вертелись на перекладинах.
Шубенко потянулся и сказал:
— Я и сам бы размялся на турнике. А ты?
