Вольная Русь - [21]

«За несколько минут успел продрогнуть, а турки уже не один день то бредут при такой весёлой погодке, то сидят в лужах, как полярные лягушки. Обыкновенные земноводные в таких условиях спят беспробудным сном. Или вымирают. Пожалуй, и без перебежчика можно догадаться, что турки замышляют идти на штурм. Иначе без всяких боёв передохнут».

Перед входом немного притормозил — негоже крутому колдуну от какого-то дождика с ветерком бегать. Вошёл почти нормальным, разве что широким шагом.

Перебежчик оказался невысоким тощим греком, невероятно грязным — хоть лопатой счищай — с голодным блеском в испуганных глазах. По-крайней мере именно так расшифровал для себя Аркадий впалые щёки и бегающий взгляд. Ноги бедолаги были закутаны в чьё-то тряпьё, а мокрые штаны сушились на имевшейся в каземате печи, распространяя вокруг запахи, далёкие от цветочных. После уличной свежести такое амбре просто било по обонянию. Преодолев лёгкий приступ тошноты, характерник подошёл к Некрегу.

— Сегодня приступ будет?

Атаман бросил на Москаля-чародея странный взгляд, но его предположение подтвердил.

— Всё забываю, что ты колдун. Да, утрецом, посля молитвы и завтрака, пойдут на нас в атаку.

Аркадий сообразил, что ему опять приписали нечто колдовское, хотя он пользовался элементарной логикой, как герой одного из любимейших сериалов в прошлом.

«Или будущем? Век-то был двадцатый, а ныне на дворе семнадцатый… ну да не до философии сейчас. И, если штурм только после завтрака, пожалуй, не стал бы он меня ночью будить. Какие-то вести ещё эта птичка в клюве принесла».

Перебежчик, заросший чёрным волосом, из которого торчал солидный шнобель и выглядывали испуганные, взволнованные глаза, действительно напоминал нахохлившуюся ворону. Точнее, мужа вороны: в принадлежности грека к мужскому полу сомневаться не приходилось. Пожалуй, его даже немного трусило. Хотя, по идее, он должен был давно согреться, но продолжал жаться, будто сидел задницей на льду, а не на лавке возле печки.

Странно, но эта мирная, в общем, картина Аркадия встревожила, непонятно почему.

«Чего это он трясётся? Со страху, что ли? Так вроде бояться ему уже нечего, приняли как своего, турка, помнится, никто переодевать и не собирался. Непонятно».

— Что там у них случилось? Неспроста же решили по такой погоде на приступ идти? Бунт где приключился или кто домой побежал, султана не спросясь?

Некрег развёл руками.

— Да тебе и без перебежчиков всё известно.

— К сожалению, не всё. Он, — Аркадий кивнул на грека, — на русском или татарском языке, конечно, говорить не умеет?

— Нет, токмо на греческом и османском.

Характерник поморщился. На греческом, причём не новогреческом, а на древнем языке Платона и Аристотеля — распространённом среди эллинов Северного Причерноморья — он знал десятка два-три слов, османский же тогда имел, только с четверть слов с тюркскими корнями, понимание крымско-татарского общаться с перебежчиком напрямую возможности не давало.

— Ну что ж, будем через толмача с ним говорить, если понадобится дополнительно чего разузнать. А пока ты выкладывай, новости им принесённые.

Разговор намечался не на пять минут, поэтому Москаль-чародей присел на лавку.

Атаман сжато и чётко пересказал результаты допроса перебежчика.

Сначала по Гиреевскому войску распространились слухи, что завтра будет атака на крепость. Потом, весьма скоро, эти слухи оправдались. Всех стамбульских райя собрали по сотням, к которым они были приписаны, и вернувшийся от тысячника сотник рассказал, что еда в войске заканчивается, а из-за бунта в Египте подвоза новой не будет. Неоткуда её везти — повсюду голод и разорение. Посему, если они, райя, не хотят передохнуть с голоду, то пойдут на штурм крепости, где проклятые гяуры запаслись продовольствием на долгую осаду. Причём, им, райя, не надо даже в крепость врываться — это воины сделают. Их дело — забросать мешками с землёй и песком ров и даже не весь, хотя бы в нескольких местах.

В этом месте Некрег прервался и ухмыльнулся.

— Понимаешь, Москаль-чародей? Всего-навсего, а?

— Чего тут непонятного? Пробежаться с тяжёлыми мешками через минное поле под обстрелом с бастионов. Лёгкое дело, раз плюнуть и растереть.

— Точно! Вот и он, — атаман кивнул на перебежчика, — так подумал. И заместо такого лёгкого дела затеял рисковый побег к нам пешком по волнам. Храбрецы лёгких путей не ищут! — и опять широко ухмыльнулся.

— Да… в одиночку-то по прибою, ночью, в такую погоду… трус-то скорее под плетью с мешком на смерть побежит. И, правда, храбрец. Как же он в Стамбуле выжил? Греков там вроде не осталось?

— Да омуслимился, иначе его давно бы повесили. Думаю, не один он там такой. А сейчас вот вспомнил, что христианином был и решил в истинную веру возвернуться. Осознал, можно сказать, своё грехопадение. И к нам норовит притулиться.

— Придётся принять, чай не звери ведь мы. Ещё чего интересного не рассказывал?

— Да усё жалился на голод, холод и мокрядь. Кормили их совсем худо, токмо чтоб не подохли, одёжка от дождей промокла, а просушить негде и не на чем — дров и на приготовление пищи не хватает… А у последние-то дни и животом многие стали маяться, хучь едового с гулькин нос получают, а гадить тянет бедолаг то и дело. Оттого и мрут один за другим.