Волкогуб и омела - [59]

Я выдохнула и стала раздеваться. У меня было две возможности: остаться или уйти, и при всем моем понимании, что я поступаю глупо, мне хотелось пирожного, кофе и общества Броуди. Ну еще хоть немножко.

Я готовила себя к очередному безрадостному Рождеству, но ведь это в этот день полагается быть доброжелательной к ближним своим? А ближе этого типа у меня никого не бывало.

А я вот, значит, за соломинку хватаюсь, ищу оправдание своим идиотским поступкам.

Отодвинув эти мысли в сторону, я приняла душ, натянула все еще мокрое белье. Я предпочту схватить простуду, чем быть рядом с Броуди голой. Завернувшись в толстый пушистый халат, расчесала волосы пальцами, взяла мокрый эльфийский наряд и спустилась вниз. Идя на запах Броуди, пришла в теплую и вкусно пахнущую кухню. Он наливал кофе в кружку, и на подносе уже стояли два больших куска торта.

— Где бы мне это высушить? — спросила я.

— Оно не сядет? — поинтересовался он.

— На мне не село.

Он улыбнулся. Нельзя сказать, чтобы это успокаивающе подействовало на мой пульс.

— Там есть сушильная машина, — показал он головой на дверь справа.

Я сунула вещи в сушилку и вернулась в кухню.

— Здесь будем есть?

Он покачал головой:

— Нет, пойдем в гостиную, там теплее. Не прихватишь торт?

Я взяла поднос и пошла за ним из кухни в гостиную. Главным предметом обстановки был здесь большой дровяной очаг, но мое внимание привлекла рождественская елка. Большая, пушистая и полностью лишенная украшений, если не считать ватного снега на концах склоненных ветвей. Она мне напомнила дерево посреди заметенного снегом леса — наверное, так и было задумано.

— Моя елочка рядом с этой — карлик, — сказала я, ставя поднос на кофейный столик.

— У прошлогодней твоей елки был характер, — заметил он, протягивая мне чашку.

Я улыбнулась:

— И та елка, и теперешняя — очень жалкое воплощение рождественской елочки.

Он сел на софу и похлопал ладонью рядом с собой. Я отступила спиной к огню. Губы Броуди изогнулись слегка насмешливой улыбкой:

— Зачем тогда было их покупать?

— А они казались очень одинокими.

Мы с ним встретились взглядом. В зеленых глазах играло добродушное веселье — и еще что-то. Что-то такое, что пульс у меня запрыгал. Нет, не желание — что-то более глубокое. И более сильное.

— Последнее это дело, — сказал он, — оставаться одному на Рождество.

Я не клюнула. Хотела клюнуть, но не клюнула. Отошла от огня, чтобы зад не обжечь, и взяла тарелку с куском торта.

— Как же нам поймать этого вампира, пока он снова кого-нибудь не убил? — спросила я, отправляя ложкой в рот кусок торта и чувствуя, как слабеют колени. Черт, ну отличнейший шоколадный торт!

— Аналитики все еще работают над возможными местоположениями, исходя из всего, что мы видели и что я учуял на местах преступлений. Если что-нибудь найдут, они с нами свяжутся.

Он наклонился, взял вторую тарелку, и вдруг у меня пальцы закололо от желания запустить их в эти густые, темные волосы. Я крепче сжала ложечку.

— А помимо этого, — продолжал он, — нам остается только надеяться, что сработает вариант с приманкой.

— Трудно поймать кого-то, кто может вспорхнуть и улететь.

— Если бы ему настолько легко было перекидываться, он бы раньше смылся. Ты не присядешь?

— А ты будешь ко мне клинья подбивать?

И снова эта сексуальная дразнящая улыбка на губах:

— А ты хотела бы?

Да, да, да!

— Нет.

— Почему нет?

Я чуть тортом не подавилась.

— А ты как думаешь?

— Потому что я козел?

— Начало неплохое.

— Потому что я забыл позвонить тебе на Рождество?

— И на мой день рождения. И на святого Валентина.

— И это правда. Зато я на оба эти дня покупал тебе подарок. Это считается?

Да… нет!

— Броуди, перестань. Так нечестно.

Я резко поставила на стол тарелку с недоеденным тортом и сунула руки в карманы, чтобы он не видел, как они вдруг задрожали.

Потому что дрожали они не от страха. Мне нужно было его трогать, гладить, любить его. Как это было у нас когда-то. Как я мечтала много раз в те долгие ночи, которые проводила одна.

Он поставил тарелку на стол, потом встал. Нас разделял только кофейный столик. Только этот столик мешал мне погрузиться в сладкую силу его рук.

— Я знаю, что так нечестно, — сказал он тихо. — Но я и не собирался быть честным.

— Но почему?

Этот вопрос практически из меня вырвался, и Броуди скривился:

— Потому что за последний месяц я несколько раз пытался с тобой заговорить, и ты даже на вопрос «который час» едва отвечала.

— И тебя это удивляло?

— Нет. Но чертовски обламывало, надо сказать.

— Послушай, Броуди, это необходимо прекратить! Я не могу… — У меня надломился голос, пришлось остановиться, сделать глубокий, прерывистый вдох. — Я больше не могу на Рождество сидеть и ждать твоего звонка, зная, что ты не позвонишь.

Он поднял руку, нежно погладил мне щеку кончиками пальцев. Они были такие теплые, так радостно ощущались на коже, что я задрожала от взрыва желания. И так соблазняла, искушала мысль прижаться к этому прикосновению, попросить большего, чем эта легкая ласка.

Но потом очень сильно будет болеть сердце.

Я шагнула было назад, но он уловил это движение и слегка придержал меня за конец пояса от халата. Если бы шагнула назад, узел бы развязался.