Волкогуб и омела - [11]

И вижу я ее только здесь, в канун Рождества. Я не обязан сюда приходить, и каждый год говорю себе, что не приду, и всегда прихожу. Потому что, как бы ни было больно, я должен ее видеть. Дурачок, всегда говорит мне она. Я тебя простила давным-давно. А я всегда киваю и говорю: Я сам себя не простил. И не прощу никогда.

Были мы влюблены тогда? Мы были очень молоды. Все так остро и ярко в молодости, когда тебе двадцати нет. Эмоции всплескивают, как приливные волны, а неожиданная улыбка какой-нибудь девушки — и сердце вспыхивает фейерверком. Захваченные моментом, завороженные глазами друг друга — как кролики фарами мчащейся на них машины… да, она была моей первой любовью, и время, проведенное с ней, я не забыл.

И все, что мы хотели с ней сделать, все то, чем и кем мы могли бы стать… все выброшено к чертям в момент безумия.

Я напомнил Люси, как мы увиделись впервые: поздно ночью, на вокзале, в ожидании поезда, который, казалось, уже никогда не придет. Я посмотрел на нее, она на меня, мы улыбнулись оба, и дальше помню, как мы стали болтать, будто всю жизнь друг друга знаем. С тех пор мы не расставались. Смеясь и дразня друг друга, ссорясь и снова мирясь, мы шли рука в руке или рука об руку, потому что не касаться друг друга не могли. Бежали через густой лес под Даркакром, пили и пели в местном гадючнике, хотя были еще несовершеннолетние, потому что его владелец был старый романтик, верящий в юную любовь, а потом был медленный танец на булыжной мостовой глухого переулка под музыку из полуоткрытого окна третьего этажа.

Никогда не забыть свою первую любовь, свою первую великую страсть.

Меня выдернули из воспоминаний — Гарри Фабулоус вывернулся из толпы, приветствуя меня ослепительной улыбкой коммивояжера. Тоже мог бы понимать, но Гарри из тех, кто попытается продать глушитель своему убийце. Всегда доброжелательный, с профессиональным очарованием, Гарри — мошенник, аферист, после сделки с которым стоит пальцы у себя пересчитать — все ли на месте. Всегда готов тебе всучить то, что окажется вредно тебе или кому-нибудь другому. Его трудно невзлюбить, но результат стоит усилий. Он подошел ко мне, собираясь сесть рядом — и застыл, когда я уперся в него взглядом. Я улыбнулся ему всеми зубами — и он побледнел, бочком подался прочь от стула, выставив перед собой пустые ладони, показывая, что совершенно безобиден и вообще шел в другую сторону. Я дал ему уйти. Время, проведенное с Люси, куда ценнее десятка таких, как Гарри Фабулоус.

Я вспоминал, как бежал через лес, догоняя Люси, мелькая вслед за ней между темными деревьями, а она бежала впереди, смеясь, дразня, всегда чуть дальше, чем можно достать, но никогда слишком далеко, чтобы я не подумал, будто она не хочет быть пойманной. Ночь была поздняя, но в лесу переливался свет бело-голубой луны, и я несся, купаясь в нем, и мир оживал вокруг меня, играя такими богатыми звуками и ароматами, каких я никогда не замечал раньше. Чувство силы, быстроты, неукротимости владело мною, и я мог бежать и бежать вечно.

Люси бежала впереди, в белом длинном платье, призраком мелькала среди деревьев.

Луна заполнила мой разум, луна кипела в теле. Чувства обострились почти до боли, и никогда не был я так жив и так счастлив. Перемена захлестнула меня приливной волной, затрещали кости, удлиняясь и перекатываясь, и мне было все равно. Мех выплеснулся на кожу, накрыл меня, сделал цельным, рот вытянулся в длинную пасть, и я благодарно взвыл, обращаясь к полной луне, от которой только что родился. Даже не заметив этого, я рухнул наземь и помчался дальше на четвереньках. И был я волком под яростной луной, и делал то, для чего был рожден, и древний императив охоты взял надо мной власть. И забыл я Лео Морна, забыл Люси, с воем несся среди деревьев в безумии луны и восторге первого превращения. Наконец-то вырвался из людской скорлупы, ловушки человеческого тела настоящий я, освобожденный для бега, для которого был сотворен.

И я бежал, несомый чудесной силой и быстротой своих новых ног, повелитель всего, что видел я, и весь мир и все, что в нем, были только моей дичью.

Я метался туда-обратно среди деревьев, взмывал на гребни холмов и бросался в овраги, преследуя добычу, перервал ей горло одним движением челюстей, жаркая влажная кровь радовала пасть, дичь визжала и брыкалась, но очень недолго, и я пировал над дымящимся горячим мясом, наслаждаясь легкостью, с которой рвалось оно у меня на новых острых зубах. Я жрал до насыщения, потом поднял заднюю ногу и пометил остаток, чтобы ни одна тварь не посмела коснуться моей добычи. Вылизав начисто запятнанную кровью морду, я чувствовал наконец, что нашел свое место в мире.

А когда я пришел в себя, Люси не было.

И теперь, после всех этих лет, снова был канун Рождества в «Стрэнджфеллоузе», и набившаяся публика распевала какой-то рождественский гимн. Вечер шел к концу.

Я не сказал Люси, о чем я думаю, но она, наверное, знала. Она становится печальнее, стоит мне только подумать об этом. Но я ни о чем другом думать не могу, в эту ночь из всех ночей года, в эту ночь, которая разлучила нас навеки. Канун Рождества, когда мир полон обещания, ночь, когда я сказал Люси, что люблю ее и что буду любить всегда, до конца времен и после него. Я сказал ей, что ничего в мире не хочу так, как хочу ее, и это была правда — солгал волк, живущий во мне. Вот почему я прихожу сюда в каждый сочельник, в этот старейший бар мира… где иногда история еще может кончиться встречей влюбленных.