Волки и вепри - [16]

— Коли она не воспротивится, — разрешил вождь. — А ты, колдун, что молвишь?

— Неприятно сознавать, что напрасно ковырялся в глине и мертвечине, — признался Хравен с досадой, — но, кажется, три тысячи больше двух. Да ещё и с «придачей». Тебе решать, вождь.

— Спросите Бьярки. Хэй, берсерк! Зайди-ка на минуту.

— Чего? — бросил Бьярки, работая челюстями.

— Нам тут поступил заказ, чтобы мы ничего не делали. За это дают три тысячи.

— Так и не станем ничего делать, — Бьярки зачерпнул ковш воды, запил мясо, прополоскал рот, — у меня мало охоты драться с драуграми. Они холодные и невкусные.

И вышел за дверь.

— А что ты скажешь, Лемминг?

Ответ Хаген придумал ещё перед сном. Но теперь не знал, с чего и начать. Он ещё никогда не отступал перед врагом, каким бы тот ни был, но перед друзьями не отступить не мог.

Но — не отступил.

— Плевать я хотел на лишнюю тысячу гульденов, — промолвил он бесстрастно. — И на то, что тебе там посулили в придачу, Хродгар хёвдинг. Скажете — не станут лишними локоны Сефы[16]? А я скажу, что — станут. Это лишняя тысяча! Лейф, мы же с тобой всё подсчитали. Две, две тысячи, ни эйриром больше. Нам нужны люди, нам нужны корабли, нам нужен Арнульф. А вот чего нам точно не нужно, так это позора. Не скажут хорошо о тех, кто отступил за взятку, хоть какую щедрую. Что вы сверкаете глазами, будто я солгал? Как ещё это назвать, кроме как отступлением за взятку? Кьятви Мясо тоже отступил в Хьёрвике. Вы хорошо помните, как он, безъязыкий, мычал из-под земли? Меня те крики преследуют до сих пор. Ну и что с того, что Кьятви клялся Арнульфу, а мы Сельмунду не клялись? Это всё шелуха обрядов. Главное — в сердце. Кто мы, братья? Каково наше ремесло? Скажи-ка, Лейф Кривой Нос?

— Мы — викинги, — проворчал сын Лейфа Чёрного, не бегавшего от врагов.

— Скажи-ка теперь ты, Торкель Волчонок?

— Мы — викинги, — решительно заявил брат Торольфа Храброго.

— Мы — викинги, — горным эхом повторил Хаген. — И пусть криво растут древа наших судеб — лишь мы да норны за то в ответе. Не нам ли растить то древо? Не нам ли поливать его кровью и слезами врагов? Не нам ли украшать его добычей? Добыча — это то, что добыто в бою. Не то, что вручено в дар отступникам. Не слишком ли мы молоды, чтобы нас сильно заботил блеск ложа дракона? Как бы самим не обратиться в драконов, как тот Фафнир, коего сразил Сигурд!

Хаген помолчал, отпил молочка и закончил извиняющимся голосом:

— Должен сознаться, меня больше всего беспокоит не слава и не достаток. Меня куда больше беспокоит дело. Не терплю незавершённых дел. Помнишь, Торкель, как ты не мог уснуть, скрежетал зубами по ночам, покуда не побрил Асбьёрна Короткую Бороду? А ты, Хродгар, помнишь ли, как плакал, небось, девятилетним парнишкой, обдумывая, как бы отомстить Полутроллю? Понимаю, что это далеко не такой случай, что нам чужая эта страна и её народ. Но и вы меня поймите. Хоть раз за те семь лет, что мы знакомы. Меня гложет то же чувство. Тот же голод духа. Волк ли вцепился в сердце? Нет, хуже волка — змея! Клыки её истекают отравой. Мы уже расковыряли эту могилу слишком глубоко, чтобы просто уехать. Решай ныне, вождь.

Хродгар долго молчал. Безмолвствовали и братья, пристыжённые. Даже Бьярки не сопел за дверью — стоял, прислушиваясь и понуро свесив косматую голову. Наконец хёвдинг выдохнул, точно кит, восставший из пучины, извергающий гейзер над морем:

— Сукин ты сын. Ну почему, Хаген Альварсон, ты всегда оказываешься прав?

— Кабы всегда, — вздохнул Хаген в ответ.

Хродгар мерил пол шагами, сминая солому, теребя светлую прядь и задумчиво покуривая трубку. Лейф и Хаген тоже пыхтели. Казалось, в комнате едва погасили пожар. Торкель отрешённо елозил точилом по мечу. Хравен разглядывал свои записи на пергаменте.

— Если вкратце, — говорил колдун, — то мы не можем перебить всех драугров, хоть бы я их поднял из земли, а все горожане стали бы нам помогать. Их слишком много, и они слишком… э… слишком живучие. Надо снять само заклятие.

— Убить ведьму? — предложил Торкель.

— Это непросто, — сказал Хравен, — и этого мало. Хейдис вёльву придётся-таки спровадить в Нибельхейм, но в конце. Сначала дадим королям-драуграм то, чего они хотят.

— Ну, я так понял, что Тивар Охотник ничего не хочет, — заметил Хаген, — кроме того, чтобы скакать по лесам со своей ненаглядной. А ненаглядная слишком хочет жить. А, Хродгар?

— Хочет и умеет, — кивнул Тур, — но растолкуй ещё раз, братец Ворон, отчего Хейдис просто не оживила Тивара? Зачем ей поднимать на ноги всех мертвецов от Ниданеса до Хаугенфельда?

— Поясняю ещё раз для твердолобых овцебыков, — устало проговорил чародей, — эта земляника так не растёт. Пока венценосная сучонка спохватилась, её милый Бальдр охоты пролежал в земле столько, что начал гнить. И пахнуть. Мало радости ей обнимать безумного драугра, как ты полагаешь? Любой оживший мертвец, любой драугр, это вовсе не тот человек, каким был при жизни. Нельзя возвращать людей с того света направо-налево! Говорят, Белый бог умел это проделывать, пока ходил меж людей, но и тот не злоупотреблял тем чудом. Человека, которого ты знал и любил, можно вернуть, если только он умер недавно. Я, например, берусь лишь за тех, кто погиб миг назад. За вчерашний труп не возьмусь, ибо это — просто труп…