Волки и медведи - [43]

– Не к добру, – сказала Дуся невозмутимо и перевернула страницу.

– Ну ты, Дусь, как всегда, рыба замороженная. Сестра, называется! Я к ней, а ей хоть бы хны! сидит! глаза портит!

Дуся и ухом не повела.

– Ты, Мань, лучше в сберкассу пойди, – сказала она, – расскажи Вальке. Она рада будет.

– Ещё б ей не быть, – пренебрежительно сказала Маня. – Ещё б не радоваться. Это ты, Дуся, как неродная – в кого пошла, мамка до сих пор свою фамилию по слогам читает. Только Валька – дура, неинтересно мне о серьёзных вещах ей рассказывать. Обсудить хочу, а не ахи её выслушивать. Дусь, да оторвись ты! Сестра!

– Мне нужно сообщить Грёме, – встревоженно сказал гвардеец. – Тьфу, Сергею Ивановичу. Разноглазый, отнеси записку, а? Он в «Альбатросе».

– Тебя не сообщать поставили, а контролировать, – сказал я, наслаждаясь. – Тебя поставили на пост, вот и стой.

Я заметил, что под казённые нужды в Автово отвели самые неказистые здания. Если мэрия напоминала сарай, то прокуратура находилась в унылом, давно не ремонтированном двухэтажном доме без каких-либо архитектурных примет. Бельэтаж занимал Следственный комитет. На втором этаже, временно предоставленном Молодому, не бывал никто, кроме мух, мышей и пыли, и числился он за Прокурорским надзором. По буро-зелёным стенам теснились образцы протоколов и жалоб. Тусклые лампочки через одну не горели. Попавшийся мне в коридоре хмурый и явно похмельный Серый показал нужную дверь.

Молодой был ещё в постели, причём с двумя блядьми, одна из которых делала ему минет. Сам он полулежал, откинувшись на подушки, и неспешно курил.

– Не помешаю?

– Ну заходи.

Я устроился в уголку. Помещение помыли, почистили и украсили кожаной мебелью – но серый потолок пятнали омерзительные разводы и потёки, а грязные окна, во избежание лишней возни, завесили тяжёлыми бархатными портьерами. Изголовье широченной новой кровати упиралось в обшарпанные канцелярские шкафы. Стеклянные дверцы шкафов изнутри были завешены зелёными шторками. Под стеклом письменного стола лежала грубая бледно-синяя обёрточная бумага. Пахло старой бумагой, свежим табаком и сексом.

– Ты уже слышал?

– Смотря о чём, – низко выдохнул Молодой.

– Об убийстве.

– А разве его убили? Чпшш… Зубами не прихватывай.

– Ты о ком?

– А ты о ком?

У бляди были густые и длинные рыжие волосы и худая полудетская спина. Её товарка, положив голову на плечо Молодого, медленно водила рукой по некрупным шрамам на его гладкой груди, потом вынула из его пальцев окурок. Она улыбалась. Молодой был добр к животным и проституткам.

– Не знаю, – сказал я. – На почте услышал, что нашли какой-то зарезанный труп в мешке с сахаром. И кстати, насчёт почты: где Грёма? Меня его военная цензура…

– А-а-ах, – сказал Молодой. – Ну ты даешь, Разноглазый. Уже не кончить без любимого имени.

Я замолчал и смотрел на его тяжело дышащее, блестящее потом тело.

– Спускайся к ментам. Я оденусь и подойду… В «Альбатросе» он!

По нечистой безлюдной лестнице я вернулся к двери, мимо которой прошёл по пути наверх. Дверь была выкрашена облупившейся коричневой краской. Табличка «СЛЕДСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ» выцвела и покосилась. За дверью гоготали. Я постучал, подождал и вошёл.

Это оказалась просторная, с большими окнами комната, но всего в ней было слишком: канцелярских столов, картонных папок на столах и пепельниц прямо на папках, шкафов, наглухо забитых теми же папками, зажжённых египетских и сигаретного дыма, составленных в круг стульев и ржущих мужиков на стульях, пустых бутылок под стульями и полных стаканов в руках.

Хотя в комнате было тепло, они сидели не раздеваясь: кожаные пальто до пят, кожаные шляпы и кепки; всё не по погоде. Они пили, курили и говорили о блядях. Насколько я понял, опыт двойного проникновения не удался из-за непредвиденных осложнений при выборе позы. («Так вы бы развернулись». – «Мы и разворачивались, только Вилли почему-то всегда оказывался сверху».) Увидев меня, все замолчали. Это было чертовски насмешливое молчание. Я снял очки и тоже молчал.

– Ну что тебе, Разноглазый? – спросил наконец один из них, средних лет, но уже седой. У него были ничем не примечательные, словно стёртые временем или горем черты лица и светлые безразличные глаза. – Говори, пока меня от ужаса понос не хватил.

Коллеги отпраздновали его слова очередным взрывом гогота и неуместными шутками. Бывают же люди, которым прямо с утра весело.

– Я бы посмотрел сводку происшествий за ночь, – сказал я.

– Поконкретнее.

– Убийство.

– А которое?

– А их что, много было?

Присутствующие заржали.

– Берёт меня тревога, когда гляну в эти бодрые очи, – сказал толстяк, которого все называли Вилли. – Ладно, ладно, был один жмур.

– Правда? – с интересом спросил кто-то.

– Правда. Причём такая, которая никому не нужна.

– И что, следствие идёт?

– Какое следствие, ещё дознания не провели. Борзой! На труп-то выезжали?

Седой сказал, что было не его дежурство. Я спросил чьё.

Вопрос повис в воздухе.

– Надо во входящих-исходящих посмотреть, – сказал Борзой и зевнул. – В регистрационном журнале. В процессуальных документах. Иди к Добыче Петровичу, пусть запрос напишет.

– На каком основании? – спросил Вилли. – Если Добыча адвокат обвиняемого, то где сам обвиняемый? Разноглазый, ты, часом, не с повинной явился? Нет? Я так почему-то и подумал. Иные участники уголовного судопроизводства: свидетель, эксперт, специалист, переводчик, понятой… Хочешь быть специалистом? Специалист, объясняю, это всего лишь сведущий свидетель. К материалам дела доступа не имеет.