Волки - [17]

Опомнился Митя только в машине. Бамбай обнимал его за плечи и тихо говорил по-цыгански. Слов Митя не понимал, но чувствовал, что это что-то ласковое, успокаивающее. Тепло разливалось по всему его телу. И еще Митя инстинктивно ощущал, что, видно, не зря судьба столкнула его с цыганами, и если один раз они спасли ему жизнь, не выдали, то сейчас, после этого происшествия в кабаке, он уже не может их оставить.

Проснулся Митя в той же квартире, откуда они уехали несколько часов назад. Он лежал в большой комнате на диване, заботливо укрытый старым одеялом. За столом сидели цыгане и вели неторопливый разговор:

— Видишь, Бамбай, — послышалось Мите, — а ты говорил…

— Да, ошибся я, ромалэ, не понял человека.

— Гниды эти, гаджё… Как сказал он «черные», так мне сразу и захотелось его пристрелить.

— Что же ты не сделал этого?

— Не успел я, Бамбай. Тут этот новенький вмешался, и все так быстро случилось.

В ответе Бамбая послышалась угроза:

— Смотри, морэ, мог и опоздать, тогда нам пришлось бы весь кабак залить кровью.

— Прости, Бамбай, виноват!

— Глядите, ромалэ, он проснулся! — сказал кто-то из цыган.

— Ну, как ты, морэ? — спросил Бамбай у Мити.

— Все в порядке, — ответил Митя и улыбнулся.

Глава 3 Седой

Седой жил в деревянном доме, затерявшемся в глубине замоскворецких переулков. Вся местная шпана побаивалась его. И не только потому, что он был очень силен, а это всегда ценилось среди блатных… Что-то звериное было в его взгляде, и, когда Седой смотрел на человека в упор, тот невольно отводил глаза. Взгляд Седого словно говорил: «Ну, что ты со мной соревнуешься, я ведь и убить могу!» Так, по крайней мере, считали многие.

Все переменилось на Якиманке, — и народ другой появился, и домов понастроили новых, но старый деревянный дом так и остался стоять нетронутым. Да и Седой был все таким же. Ходил он по-прежнему в сапогах и в кепке, до поздней осени в одном пиджаке, и мало кто из нынешних его соседей знал, что когда-то Седого побаивались. Обходили за версту. На всякий случай. Как бы чего не вышло. А еще ходили о нем всякие побасенки. Говорили, что руки у Седого по локоть в крови. Так ли это, никто толком сказать не мог, но многие верили…

Седой вышел на улицу и огляделся. «Да, — с горечью подумал он и сплюнул, — ни черта не узнать, все переменилось, едрить твою… Люди все переделали и, конечно, наперекосяк…» Его размышления прервала странная сцена. Прямо у подземного перехода лежала женщина, а возле нее спокойно расположились две большие собаки. Женщина была пожилой и как будто не пьяной. Сцена выглядела вполне по-домашнему: рядом с собаками, на подстилке из старой рогожи, лежал хлеб и стояла бутылка с водой. Собаки равнодушно оглядывали прохожих, но, когда они смотрели на хозяйку, в их глазах появлялось выражение преданности и обожания. Завидев Седого, одна из собак приподнялась, подошла к нему и хотела было залаять, но, передумав, облизала ему сапоги. Седой отстранился и пошел дальше, но сцена запомнилась, так же, как и все, что с ним происходило. Памятью он обладал феноменальной, даже самые малейшие эпизоды запоминал на всю жизнь.

Радоваться было нечему, жизнь действительно переменилась. И это не могло нравиться Седому, привыкшему безраздельно властвовать на бывшей своей территории. Седого не покидало чувство чего-то ускользнувшего, потерянного…

«И откуда только все эти гниды повылезли? — подумал он. — Раньше я их не видел. Прятались, наверное?» От этой мысли ему снова стало не по себе. Но мысли мыслями, а надо было жить так же, как всегда, то есть действовать. И Седой по привычке двинулся к гастроному, где рассчитывал встретить знакомых, с которыми можно было бы обменяться новостями и поговорить о том, что происходит.

Гастроном сверкал парадным видом. Недавно перестроенный, он теперь именовался «супермаркетом». Здесь уже не было такого оживления, как раньше, но все же кое-какой народ толпился у прилавков, глазея и ахая от непомерно высоких цен. Седой степенно прошелся по магазину, не обращая внимания на косые взгляды охранников, довольно бесцеремонно его оглядывавших. Действительно, он не внушал особенного доверия. И на этот раз Седой не изменил своим привычкам и был одет в старый плащ на теплой подкладке и в сапоги. На голове его красовалась кепка старого фасона, что делало его похожим на бандита из какого-нибудь послевоенного фильма.

Седой постоял у прилавка со сладостями, пошутил с молоденькими продавщицами и, увидев, что делать ему здесь нечего, направился было к выходу, но у самой двери заметил еще одну дверь, ведущую в кафетерий. Там он и увидел знакомую фигуру Леньки, своего старинного кореша. Седой вошел в кафетерий, где Ленька не торопясь отхлебывал принесенное с собой вино, запивая его кофе. Удивительно, но Ленька, этот вечный пессимист, был в хорошем настроении и всего, что так угнетало Седого, вроде бы и не замечал. А это могло быть только в одном-единственном случае — если дела у Леньки в полном порядке. Уж очень он был деловым, еще с той поры, когда на Якиманке царили совсем иные нравы и порядки.

Седой подошел и кивком головы поприветствовал Леньку. Тот степенно кивнул в ответ, и это тоже что-то значило. Раньше Ленька не посмел бы так вести себя с Седым.