Волк в овчарне - [84]

?

Тут началось всенощное пиршество, поскольку из польского лагеря привезли много еды и питья, которого в оголодавшей Москве давным-давно не видели.

Эти отважные действия, вместе с обещаниями амнистии и повышений по службе, показали, что поляки не угнетатели, но посланцы надежды. Надежды на спокойствие, благосостояние и правление закона, которого со времен уничтожения Иваном IV Грозным Новгорода Великого, не было ни на миг.

Ну а то, что у успеха имелись и темные стороны, что же – действуя в соответствии с указаниями зеркала, поручил я Лисовскому очень даже недостойное деяние. В драке, спровоцированной в Китай-городе, погиб единственный сын Филарета, Михаил. И таким вот образом Романовым уже никогда не довелось править Россией.

* * *

В Москве Владислав провел два года. Он взял в жены дочку Голицина, красавицу Ксению; Филарета отослал в монастырь, выбрав в патриархи праведного человека из низкого рода. Самого же тестя через пару месяцев отправил с долгим посольством по европейским странам…

Пришли, а как же еще, и тяжелые испытания, как, например, бунты отдельных полков или мятеж Козьмы Минина и князя Пожарского, поднятый зимой, когда, казалось, что польский гарнизон в Кремле будет не в состоянии защитить ни царя, ни наши позиции. Но помощь, присланная Ходкевичем, подавила эти беспорядки, а мир, заключенный со шведами, предотвратил необходимость разделения сил.

Все это время я оставался рядом с Его Величеством, один только раз выехав на длительное время в Киев, где встретился со своей супругой Маргаретой, очень даже истосковавшейся, ведь даже самая нежная переписка не заменит наслаждений совместного стола и ложа. Там же меня ожидала неожиданность в виде маленького Владзя, названного так в честь короля – плода нашего краткого медового месяца. Маргарета очень настаивала на том, чтобы постоянно сопровождать меня в Москве, только я сопротивлялся, утверждая, что это опасно; но, в конце концов, забрал ее на неделю в Кремль, где представил нашему царю, а потом отвез в имение, полученное мной возле Можайска.

Сложно сказать, но сейчас я к своей половине испытывал смешанные чувства. Слепая влюбленность, которую я переживал в Беньковицах, куда-то ушло. Пока Маргося была таинственной предсказательницей, идеальной девицей, моя страсть пылала, словно неопалимая купина. Но вот как женщина будничная, мать-полька, с огромной склонностью к полноте (после родов к своим давним формам она не вернулась), Маргарета перестала быть предметом моих снов и вздохов. Кроме того, в Москве у меня имелось достаточно чудных девиц, чрезвычайно привлекательных красавиц, как оно случается только у русских девушек из хороших семейств, готовых по моему знаку одарить меня всем, что у них имелось. И не скажу, чтобы я им отказывал. Всех тех жен, дочерей и любовниц я брал как взятки от жаждущих протекции бояр, вылавливал их на европейский гламур и как противоядие от их мужчин: бородатых, вонючих и вечно пьяных, хотя в последнее время русский обычай начал несколько изменяться. Сегодня уже не помню ни лиц, ни фамилий всех тех Анастасий, Светлан, Катюш, но – что я и сказал одному исповеднику, чрезвычайно его этим расстроив – трудно мне жалеть эти свои проступки.

Тем временем, плодом визита Маргоси стала ее очередная беременность, в результате которой появилось маленькое чернобровое чудушко, которому я дал имя Беатриче, никому не объясняя, почему.

Впрочем, женщины, по сравнению с громадьем других дел, которыми я должен был заниматься, представляли собой лишь малую часть моих интересов. Наш царь поступал разумно и пока что не совершил в Москве ни единой ошибки. В основном милостивый, если было необходимо – карал строго, привлекая лисовчиков, воинов верных, хотя и жестоких, правда, им и так было далеко до прославленных опричников Малюты Скуратова.

Владислав, коронованный по православному обряду (на это он получил особое отпущение грехов от ксендза Скарги), в глубине души оставался католиком, а в близком кругу любил повторять парафразу выражения Генриха Наваррского: "Москва стоит мессы". По воскресеньям он посещал по две службы, что, возможно, и раздражало поляков, зато нравилось русским, которые уже не так протестовали против иезуитских конвентов и школ, которые те массово учреждали по всему московскому домену.

Контролировать ситуацию нам способствовало то обстоятельство, что царь был главой православной церкви, а вся верхушка столетиями привыкла выполнять волю начальства, и если бы в один прекрасный день Владислав объявил о переходе в мусульманство, все служилые начали бы повторять слова Пророка.

Единственной серьезной проблемой оставались выборы короля в Польше и Сейм Речи Посполитой, который с целью выбора монарха собрался в Варшаве еще в 1611 году и совещался практически без отдыха, призывая Владислава IV прибыть лимчно, то умоляя, то угрожая, хотя и не осмеливаясь выдвинуть никакого другого кандидата.

В конце концов, весной 1612 года, дела в России стабилизировались настолько, что, оставляя в Кремле Льва Сапегу и возведенного в достоинство гетмана, выздоровевшего Госевского (а Жолкевский, наконец-то, получил булаву великого гетмана, вакантную с момента смерти Замойского), мы могли отправиться на Варшаву и Краков, где Владислава должен был ожидать триумф, а потом и коронация.