Волк в овчарне - [32]

Меньшие братья[8] прибыли в Венецию во втором десятилетии XIII века и сразу начали строить себе церковь, который после перестройки в XV столетии признан одним из наиболее важных в городе и носит название Санта Мария Глориоза деи Фрари.

Громадная кирпичная глыба церкви занимает всю фасадную часть площади Кампо деи Фрари, расположенной в квартале Сан Поло, включающем в себя большую часть поворота Канале Гранде. Это святилище я уже посещал и раньше, в основном, чтобы восхищаться картинами Тициана, изумительной статуей Иоанна Крестителя резца Донателло, а так же надгробием дожа Франческо Фоскари. На сей раз мы все вместе облазили все уголки, терпеливо расспрашивая про золотые обручи святого марка, но кроме записи, что монахи держали их "для светлости", что было настолько многозначным, что головы разбухали от множества домыслов, никаких более точных указаний мы не обнаружили.

В храме мы проторчали с пару часов, заглядывая во все возможные места, включая катакомбы и ризницу, когда некий внутренний голос заставил меня поднять голову вверх. Интерьер, прекрасно освещенный, благодаря множеству окон, в вершине головного нефа, в боковых нефах и за алтарем, был оснащен еще двумя округлыми люстрами на множество свечей, которые сейчас можно видеть только лишь в старинных замках. На обеих люстрах имелись широкие, золотистые обручи.

- О Боже! – услышал я шепот Алонсо.

Серебряная монета, врученная пономарю Дэвидом, который еще раньше подружился с сухощавым стариком, позволила нам подняться на самые крашенные окружные балки, с которых мы могли более внимательно приглядеться к золотистым обручам. Снизу казалось, будто бы они покрыты рисунками, но, очутившись ближе, мы убедились, что предполагаемые рисунки – это иероглифы.

Сердца у нас забились еще сильнее, когда оказалось, что на втором обруче расположены греческие буквы.

- Что же это может быть? – задумался Алонсо.

- Словарь, - долго не задумываясь, заявил Дэвид Леннокс. Что это было: озарение или плод долгих размышлений?

Во всяком случае, мы признали это возможным – il dottore наверняка знал, что писал, а если и в действительности египетским знакам соответствовали греческие буквы, у нас имелся ключ к одной из величайших тайн древности. Однако, чтобы все это совершить, нам следовало иметь оба обруча. Рисунок, даже если бы нам было позволено сопировать текст с золотой полосы, всегда был бы искажен какой-нибудь ошибкой.

- Так что делаем? – размышлял вслух Леннокс.

- Своруем! – предложил я.

- Реликвию! Тогда проклятие падет на головы нас самих и наших детей, - простонал Алонсо.

- Когда нам удастся прочитать возможный словарь, обручи мы возвратим, - заверил я всех, хотя и без особой уверенности. – А кроме того, насколько мне известно, ни у одного из нас детей нет.

Вот это их убедило. К операции мы готовились долго и тщательно. А обстоятельства нам даже способствовали. Еще во время карнавала Дэвид встретил в церкви некоего иезуита родом из Кракова с популярным в Польше именем Станислав. Монаху было чуточку больше тридцати лет, и, как он сам утверждал, легочные болезни привели к тому, что орден направил на юг предоставлять различные духовные услуги в Италии; сам же он мечтал с какой-нибудь миссией выехать дальше и, охотнее всего, где-нибудь в дикой стране отдать жизнь за веру. В это последнее я как раз не слишком-то верил, поскольку попик не сторонился от наслаждений хорошей кухни, ну а про иные его склонности я из скромности не стану рассказывать. Чем ближе делался пост, тем чаще Леннокс предавался с братом Станиславом теологическим диспутам, как вдруг перед относительно молодым иезуитом возник шанс скорого мученичества. Дело в том, что в Венецию со своей свитой прибыл некий литовский вельможа (я стану называть его Скиргеллой, так как не думаю, что он слишком бы радовался, если бы я открыл его истинное имя), собирающийся в паломничество в Святую Землю. В городе он провел всю концовку карнавала, и, надо же было такому случиться, как-то ночью его исповедник, не очень-то трезвый, должно быть, поскользнулся и упал в канал, потому что утром его вытащили оттуда мертвым. Аристократ срочно начал расспрашивать про какого-нибудь священника, потому что паломничество без исповедника – оно словно журек без колбасы[9], потому, когда брат Станислав объявил о готовности отправиться хотя бы на край света, с радостью был принят на службу.

Воспользовались этим и мы. Ссылаясь на графа Мальфиканте, за кузена которого я довольно-таки нахально выдал себя, нам удалось сблизиться с вельможей и даже послужить в качестве cicerone в ходе поездок на Мурано, Бурано, Торричелли или Кьоджи. Сиргелло был представительным господином с импозантной фигурой лесного тура, но вместе с тем остроумный и хорошо воспитанный, что было результатом обучения за границами. К тому же, вопреки тому, что обычно привыкли говорить о литвинах, его огромное богатство как-то шло рука об руку с удивительной деликатностью и необыкновенным любопытством к делам нашего мира, равно как и терпимостью к различным религиозным убеждениям, что в нынешней Европе, скорее, редкость, чем правило.