Волк в бабушкиной одежке - [12]

— И дело Симмона так и замерло? — спрашиваю я после некоторого раздумья.

— Ага, А что там могло быть после установления факта самоубийства? У этого типа наверняка были заботы. При его ремесле обычное дело.

— Он был постоянным клиентом гостиницы?

— Нет. Остановился там впервые.

— А телефонный звонок? Не навел на что-нибудь?

— Анонимный. Чей-то голос просит месье Симмона. Управительница говорит: «Подождите, сейчас его позовут». Логично? Апосля начинается дерганье из-за клиента. Мамаша Ренар говорит абоненту: «Его никак не найдут, позвоните попозже».

— И что, потом позвонили?

Масис[7] краснеет.

— Я не знаю.

— Ты должен был знать, дистрофик! Не понимаю, как это присваивают Старшего Инспектора таким бездарным легавым.

Ребенок подземелья артачится.

— Я повторяю, речь шла о банальном самоубийстве, Сан-А. Не стану же я выдергивать ноги из задницы нашему Пинтрюшу, чтобы пытаться узнать девичью фамилию его прабабушки!

— Самоубийство может быть и банально, но не личность самоубийцы! — уточняю я. — Задача настоящей ищейки — это именно попытаться раскрыть тайны, которые прячутся под различными фактами.

Толстяк, заметно униженный, выбирается из ситуации воистину нестандартно:

— А мою ж… видел? — спрашивает он твердым голосом.

И поскольку он дал мне возможность полюбоваться вышеупомянутой частью своего тела, я формулирую приговор без обжалования:

— Она заставила бы, Берю, покраснеть даже обезьяну.

Тут происходит явление Китихи. Она надела кимоно, привезенное из Японии знаменитым супругом. Кимоно черное, с громадным солнцем на груди и огромной луной на заду (великий шелковый путь). Мадам Берюрье: жует куриную ножку (чтобы кое-как дотянуть до обеда, объясняет она). Ее партнер не прочь бы тоже.

— Клянусь, немного белого мясца мне бы не повредило, — жалобно канючит Толстяк. Берта негодует.

— Никогда не видела большего обжоры! — вопит она. — Этот сундук готов жмакать весь день, дай ему волю!

— А сама-то что делаешь! — стонет Сундук.

— У меня особый случай, по утрам спазмы желудка, — парирует Китообразная.

Я чувствую, что дискуссия может очень быстро обостриться, и решаю исчезнуть, внеся свою лепту в конфликт.

— Я вас покидаю, дети мои. Берю, если та рыженькая малютка, которая каждое утро приходит к тебе в контору, позвонит опять, что ей сказать?

У бедняги выкатились шары, как в кегельбане. Его мегера синеет, заглатывает куриную конечность и требует голосом, похожим на гром, запертый в стиральной машине:

— Это что за история?

— Да он чушь несет! — неубедительно отпирается Пузо. — Я клянусь, Бертунечка, что он сказал это в шутку…

Я поднимаюсь.

— Ну вот, опять я оплошал, — говорю я, — как всегда. Счастливого излечения, Пузо!

И я удаляюсь, тогда как первая фаянсовая ласточка вольтижирует по комнате, а сенбернар, запертый в нужнике, начинает выть, как по покойнику.

Глава четвертая

Утверждать, что «Дунай и кальвадос» является заведением первого или даже второго класса, было бы ложью, которую я себе не мог бы простить. Тем не менее, как говорила Клеопатра, это чистенькое гнездышко, задумано и устроено для изнуренного путешественника и скромного туриста.

Какой-то тип, вроде как сидящий за конторкой под истинно фальшивое красное дерево, строчит цифры в соответствующем гроссбухе. Он довольно молод, тощ. Брюнет с головкой алчного хорька и в одежде цвета «средне-анонимный француз, желающий путешествовать инкогнито». Мое появление озаряет его бледное лицо улыбкой в четыре золотых и два железных зуба.

Затем его взгляд констатирует, что я без багажа, и улыбка медленно растворяется, подобно таблетке сельтерской в стакане теплой воды.

— Месье? — вопрошает он с остатками надежды, улетучивающимися из его естества, как пар из замерзшего локомотива (он же рядом с вокзалом).

— Вы владелец этого дворца? — спрашиваю я. Моментально улыбка исчезает полностью, он принимает меня за торговца щетками для придания блеска звездочкам (которые на фуражках) или за распространителя непременно иллюстрированной библии. Я рассеиваю его жестокие колебания, выкладывая профессиональную воскресную визитку со всеми аксессуарами. Это его, как говорится, беспокоит.

— Мне бы хотелось только поболтать с вами, — успокаиваю я.

Он вылезает из-за конторки, что позволяет мне одновременно отметить две вещи: он не сидел, а стоял, и в нем на все про все метр с кепкой. Или этот тип от рождения карлик, или притворяется, причем довольно ловко.

— Зайдем в кабинет, — говорит он.

Легкий маневр для него, ввиду его малости, но деликатный для меня, ввиду моих совершенных атлетических габаритов, так как бюролога вообще-то размером метр на два. Тем не менее, с помощью рожка для обуви нам удается там разместиться, и беседа начинается.

— Могу ли я осведомиться, как вас зовут, дорогой месье?

— А в чем дело? — бормочет миниатюрус.

— Удачное имя для хозяина, — констатирую я, — немножко длинновато, но звучит понятно.

Это ставит его в тупик. Я пользуюсь ситуацией, чтобы притупить его больше.

— Может, это просто псевдоним?

— Меня зовут Жюль Эджим[8], — сообщает тощая задница.

— Вы купили гостиницу у некоего Фуасса, не так ли?

Маленькая мордочка, как у щеголеватой крысы, загорается.