Волхв - [21]

Ворон доскакал до врага и резко остановился, подняв коня на дыбы. Как и ожидал хазарин, русский меч взвился вверх, стремясь, подобно соколу, ринуться с высоты вниз, поражая цель, и хазарская сабля метнулась навстречу мечу, поднимая острие и подставляя под удар свою изогнутую блестящую спину. Но удара не последовало; меч – едва не коснувшись дрожащего от предвкушения хищного сабельного тела, вдруг почти вертикально, рукоятью вниз, вырвался из правой руки Ворона и, казалось, устремился к истоптанной горячей земле. Но это только казалось, ибо левая рука разведчика, бросив ремень щита, уже ловила рукоять меча, а правая рука ухватилась за запястье хазарина, не давая сабле сделать свой выпад. Еще мгновение, и русский клинок ударил врага в подмышку, где расходились полосы кожаной брони. Хазарин пронзительно вскрикнул и рухнул спиной на круп своего коня. Лицо его сделалось мертвенно-бледным, и тонкая змейка крови выползла с уголка почерневших губ. Глаза расширились то ли удивлением, то ли испугом и застыли с напряженным ужасом на кровавом блеске занесенного над ними русского меча.

– Убей, что же ты ждешь? – прохрипел хазарин сквозь пузыри кровавой пены, вулканом вскипавшей где-то внутри него и рвавшейся наружу сквозь перекошенный судорогой рот.

Ворон и сам не знал, чего же он ждет, но его рука застыла, не в силах нанести последний удар, чтобы зачеркнуть ненужную жизнь ненавистного врага и продолжить свою. Закон, по которому жила и дышала вся дикая степь, давал осечку. Непонятная сила подавляла древний инстинкт выживания, не оставляя никаких на то пояснений. Несколько часов назад он безжалостно убивал и добивал врагов, да и вообще не знал, что такое жалость, но сейчас что-то остановило его уже занесенный клинок.

– Боги не хотят твоей смерти, – выдохнул Ворон сквозь все еще кипевшую ярость и опустил меч.

Хазарин с ненавистью посмотрел на него, но ничего не сказал. Рана была почти смертельная, и не добить врага значило обречь его на тяжкие страдания медленной и мучительной смерти. Каждый воин прекрасно знал это, и недаром кинжал, которым добивали врага, называли оружием милосердия.

– Если ты хочешь смерти, – отвечая ненавидящему взгляду, вновь заговорил разведчик, успокоив собственную злость, – так у тебя есть верные слуги, они помогут тебе сделать этот выбор. Но мой бог не желает, чтоб я убивал тебя. Ему нужна твоя жизнь, и только это останавливает меня.

Серые, совсем не хазарские глаза посмотрели сквозь туман предсмертной пелены с обреченным равнодушием.

– Прочь, уйди прочь! – выдавили сквозь кровавую пену бледные губы.

– Я не люблю мучить врагов, хазарин! – продолжал Ворон. – Я их люблю убивать во славу Светлых Богов, но теперь они насытились твоей кровью и хотят подарить тебе жизнь. Зачем им это нужно, я не знаю, может, они хотят тебя заставить служить им, как ты хотел заставить меня служить тебе. Не знаю зачем, но ты будешь жить, хазарин!

Разведчик махнул рукой слугам поверженного врага, чтоб они подъехали ближе, и уже было собирался продолжить свой путь, как вдруг вспомнил.

– По законам поединка, хазарин, – заговорил безжалостный воин, – твой конь и твое оружие принадлежат теперь мне. Боги не дали мне убить тебя, но жизнь твоя должна быть оплачена данью.

Гримаса мучительной боли и ненависти снова исказила мертвенно-бледное лицо. Хазарин махнул одному из своих слуг нагнуться поближе и шепнул ему пару слов на своем языке, по-хазарски. Тот приблизился к Ворону и, протягивая саблю, заговорил на ломаном русском языке:

– Повелитель очен просить тебя оставать ему его конь и щит, он взамен дает свой слугу на другой конь.

– Это тебя, что ли? – изумился разведчик.

– Меня, – ткнул себя в грудь парламентер. – Повелитель очен любить свой конь, а щит его несет знак рода.

Ворон посмотрел вначале на хазарина и потом на дареного слугу. Щит врага и впрямь украшали какие-то затейливые знаки, а слуга был худощав, молод и держал на руке сокола.

– Это что ж, и с соколом в придачу?

– Сокол мой птица! – обиделся вдруг слуга. – Я служить тебе, сокол служить мене.

– А почему тебя? – чувствуя какой-то подвох, не унимался с расспросами Ворон.

– Я служить повелителю недавно, другой служить давно – его жаль отдать.

Другой – здоровенный детина с рункой в руках, пожалуй, и самому Ворону казался менее предпочтительной заменой. Такой ударит в спину и глазом не моргнет. Прирежет где-нибудь на привале и привезет твою голову прежнему хозяину за хорошую награду.

Разведчик протянул руку за хазарской саблей. Что ему сразу бросилось в глаза – так это необычная форма клинка. У хазар обычно были сабли персидского типа с сильным изгибом и без елмани[20], а эта, почти прямая, начинала изгибаться только у острия и имела сильно выраженную елмань. Словно в ней угадывались очертания совсем другого оружия и ее ковали не саму по себе, а выделывали из отслужившего свой век старого меча.

«Такая штучка рубанет, пожалуй, не хуже любого меча», – мелькнула мысль и робко отступила перед любованием благородной красотой искусно сделанного оружия. Воистину было чем восторгаться; клинок нежно искрился булатным узором. Этот мутноватый блеск завораживал и притягивал к себе, доставляя настоящему воину истинное наслаждение.