Волхов не замерзает - [17]
На задней парте шепот:
— Смотри-ка! Листовка… Вот сила!
— Давай сюда.
— Э, какой! Я сам.
— Скорее спрячь!.. Смотрит…
— Анатолий! Повтори, что следует нам узнать?.. Молчишь?.. Чем же ты занимаешься? Зайдешь на переменке в учительскую…
Едва за учителем закрылась дверь, Копченый вскочил на парту.
— Эй, братва! Листовка! — размахивал он сереньким листком.
— Читай скорее!..
— Увидят, попадет. Лучше не читать, — сказала Тося.
— Чего сопли распустила? Боишься — проваливай. Вставай, Ванька, к двери.
— Тихо вы… «К ребятам оккупированных районов Ленинградской области, — торопясь, читал Копченый. — Ребята, вспомните свою жизнь до войны…»
— Врешь! Так и написано «ребята»?
— Не перебивай.
Копченый читал все громче, воодушевляясь с каждой строчкой:
— «А что вы переживаете сейчас? Что принесли фашисты? Гитлеровские захватчики уничтожили школы. В Новгороде все школьные здания и инвентарь уничтожены. В Оредеже и во многих других местах школы заняты под солдатские казармы и конюшни. Кое-где гитлеровцы открывают свои школы. В Пскове открыты церковно-приходские. Главный предмет там — «закон божий»…»
— И у нас так. Молитвенники дали каждому, а учебников нет!
Толька продолжал, торопясь, читать:
— «Подлые фашистские убийцы сеют смерть. На глазах у детей они убивают отцов и матерей, убивают подростков…»
— Я спрашиваю, в чем дело? Что за скопище? — раздался голос Виктора Степановича.
Все оцепенели. Копченый побледнел, скомкал листовку в кулаке. Но учитель накрепко схватил запястье — пальцы беспомощно разжались, комочек упал к ногам. Виктор Степанович быстро нагнулся, разгладил бумажку и при общем молчании пробежал по строчкам быстрыми, неспокойными глазами.
— Где взял? — тихо, раздельно спросил Виктор Степанович. Желваки ходили у него на скулах.
— Я… в парте… засунул руку и вытащил, честное слово!..
— Все вы отлично знаете, чем это пахнет, — складывая вдвое и вчетверо помятую листовку, сказал математик. — Вас предупреждали: школе будут неприятности, родителей ваших притянут к ответу…
Ребята молчали.
Виктор Степанович хотел еще что-то сказать, но, подумав, вышел из класса какими-то неуверенными шагами.
— Эй вы, зайцы, что хвосты поджали? — насмешливо сказала Граня. — Чего робеть!
— Верно, нам что! Мы не виноваты, ни насколечко! Не мы раскидываем листовки, а нам подсунули, — тараторила Соня Потова. — Интересно знать, кто этим занимается…
Люба, подражая Сонькиному голоску, передразнила:
— «Интересно знать»!.. Лисичка-сестричка! Сама с вершок, любопытства — с горшок.
— Нет, а все-таки?
— Что «все-таки»? Значит, есть такие люди у нас в Должине — и хорошо. Айда на двор!
…Туман рассеялся. Светло-голубой купол неба стал высоким и прозрачным. Влажные стволы берез заблестели в лучах солнца, а на хвое молодых елок засверкали крупные капли росы. С красной рябины озорной ватагой сорвались воробьи, расклевывавшие яркие гроздья. Покружив, стайка с громким чириканьем облепила крышу гумна.
И вдруг донесся гортанный крик. От озера приближалась цепочка, за ней — другая, то растягиваясь, то сужаясь.
— Утки! Утки летят! — закричали дети. — И журавли?
Свист, мягкий звук машущих крыльев становился все слышнее.
— Эй, перелетные, покидаете нас! Не жалко сторонки родной?
Над школой низко летел утиный косяк. Тень его пронеслась по крышам, по большаку, по полям.
— Братцы, сестрицы! Возьмите с собой! — кричали ребята, подбрасывая вверх шапки.
— На Северщину полетели. К партизанам.
— Кланяйтесь им!..
Прощальные крики болотных друзей становились все тише и тише и, наконец, совсем замерли. Птичьи отряды исчезли в синей дали.
И стало вдруг как-то особенно грустно. Ребята забеспокоились: чем-то окончится дело с листовкой?
Кто-то предложил сыграть в «пятнашки», но бегать не хотелось, да и негде: на спортивной площадке немцы нарыли могилы — шесть березовых крестов в ширину, шесть — в длину, и на каждом — фашистская каска.
Нина Павловна сидела за учительским столом. Как она изменилась за эти месяцы! Две глубокие морщины у рта придавали лицу выражение горечи и усталости. В больших мягких глазах светились грусть и тревога.
Ученики входили, здоровались.
— Птиц провожали? — спросила она, кивком головы отвечая на приветствия.
— Проводили, Нина Павловна.
Учительница положила на стол руки. Руки эти были такими же, как у их матерей, — натруженными, крестьянскими. Провела ладонью по высокому, тронутому морщинами лбу, словно хотела этим движением снять утомление. Обвела учеников повеселевшим взором:
— Начнем урок? Утки и журавли улетели, да мы-то с вами остались…
Соня Потова перегнулась к учительскому столу, заговорщицки зачастила:
— Нин Пална, а нам листовку… подкин… Чес… слово!
Она проглатывала концы слов, захлебывалась от радости, что первая сообщила о секрете класса.
Тут уж все наперебой принялись рассказывать.
— Ладно, дети. После урока… Займемся чтением.
В старом учебнике гитлеровцы заставили зачеркнуть слова «советская власть», «партия», «комсомол», «пионер». Нина Павловна поэтому приносила на уроки книги из собственной библиотеки.
На этот раз читали «Бородино».
— Начинай, Граня, — сказала Нина Павловна. Отошла к окну.
На обочине тракта дыбился ствол осевшей на лафет пушки. За тесно прижавшимися, черными от осенних дождей избами, за гумнами виднелись березы и осины, еще не потерявшие пеструю листву, и желтеющий на горизонте Долгий бор… Осень. Что принесет нам осень?..
