Волчья мельница - [172]

Аудитория взорвалась возмущением. Бертий смахнула слезу. Леон всхлипывал. Клер слушала скорее голос Жана, нежели его рассказ. Голос дрожал, в нем ощущался эмоциональный надрыв

— и у нее просто сердце разрывалось.

И снова судья потребовал тишины. Когда шум стих, прозвучал звонкий голосок:

— Папа!

Это была Фостин. Поначалу, увлеченная куклой, она не обратила внимания, кто это там так громко говорит. Но голос-то был знакомым, родным… Поискав среди лиц, она увидела отца. И крикнула еще и еще:

— Папа! Папа!

Только теперь Жан увидел дочку, сидящую между Клер и Этьенеттой. Заплакал, объяснил суду:

— Это моя дочка, моя крошка Фостин!

Бертран был доволен: эта сцена пришлась очень кстати, особенно после рассказа обвиняемого, тронувшего даже судью.

— Дюмон, продолжайте! — потребовал тот.

Пока Клер уговаривала малышку помолчать, обещая, что скоро они с папой увидятся, Жан, ценой сверхчеловеческих усилий, заговорил тихо:

— В руках у меня была лопата, и мне тоже хотелось умереть. У Дорле была железная трость. Каждый раз, когда я переставал копать, он бил меня ею по спине. И вдруг я выпрямился, посмотрел ему в глаза, размахнулся и тоже ударил. Он упал. Я ни о чем не жалею, господин судья! После этого меня отправили в колонию Ла-Куронн.

Колен качал головой. Он дорого бы дал, чтобы выйти на воздух, а еще лучше выпить где-нибудь стаканчик. Рассказ Жана потряс его. Мэтру Руа вдруг показался диким сам факт, что Жана наказывают за то, что он сам совершил бы, оказавшись в подобной ситуации.

Рассказ о побегах Жана и о том, как он попал в долину О-Клер, вызвал куда меньшее волнение у аудитории. Вкратце молодой человек изложил, как встретил Базиля Дрюжона.

— Я представился дальним родственником. Сказал, что мне нужны документы, чтобы поступить на работу на сейнер. Мсье Дрюжон предложил месяц-два пожить у него. Так у меня появилась крыша над головой. Он научил меня читать и писать. Я этим горжусь, это была моя мечта. В долине я познакомился с семьей Руа. И все считали меня племянником Базиля Дрюжона.

Далее Жан рассказал немного о своих буднях матроса, о кораблекрушении. Вздох облегчения вырвался чуть ли не у каждого присутствующего, когда он описал свой приезд на ферму Шабенов, и как он радовался, что может теперь работать на земле и вести честную, хоть и полную трудов жизнь.

Бертран знаком попросил его сесть и, с позволения судьи, взял слово:

— Я намеренно прервал моего подзащитного, чтобы избавить его от упоминания трагических событий, о которых он и сам узнал совсем недавно. В тот день, когда Аристид Дюбрёй, глава нашей ангумуазской полиции, с жандармами явился арестовывать мсье Дюмона в Нормандию, поскольку он — единственный, кто знал подсудимого в лицо, мадам Дюмон, будучи на седьмом месяце беременности, скончалась при весьма прискорбных обстоятельствах.

Когда несчастная поняла, что ей не дадут даже попрощаться с мужем, с которым они прожили в согласии и любви несколько лет, мадам Дюмон побежала за полицейским фаэтоном, уцепилась сзади за что-то, но жандармы не сочли нужным ни остановиться, ни даже притормозить. Женщина — а она, напоминаю, ждала ребенка! — цеплялась, сколько хватило сил, а потом упала и сильно расшиблась. Два часа спустя она умерла. Хочу уточнить, что мсье Дюбрёй знал о прошлом Жана Дюмона, обвиненного в убийстве, которое я квалифицирую как необходимая самооборона. Что мешало этому ревностному слуге правосудия позволить обвиняемому в последний раз поцеловать жену и двухлетнюю дочь?

Большинство женщин в зале стали возмущаться, будучи на стороне Жана. Адвокат подождал, пока они затихнут, и продолжил:

— Для этого несчастного человека, чье детство было сплошным мучением, не знавшего родительской любви, для человека, до совершеннолетия отбывавшего срок в исправительной колонии, я требую от правосудия сострадания и снисходительности. В близком кругу Шабенов и в деревне, где находилась их ферма, Жан пользовался уважением, будучи работящим и честным. Его новая жизнь текла по правильному, спокойному руслу. Теперь он вдовец. Так надо ли лишать его девочку заботы любящего отца?

Клер едва сдерживала слезы. Внезапно у нее появилось чувство, что она присутствует на суде над незнакомцем, чья жизнь и тяготы ее не касаются. Жан не смотрел в ее сторону. Молодой женщине хотелось закричать, окликнуть его. Бертий шепнула ей на ухо:

— Тебе лучше выйти, если не чувствуешь в себе сил досидеть до конца! Тебя могут вызвать в качестве свидетеля, это зависит от Дюбрёя. Пока я его не вижу, но если он выйдет к барьеру…

— Ты хорошо осведомлена, — сказала Клер.

— Да. Вчера после обеда я виделась с Бертраном. Он объяснил кое-какие детали.

Судья вызвал Леона. Красный от смущения, парень снял картуз и прошел на свидетельское место, неуклюже покачиваясь на ходу. Судья задал ему ряд протокольных вопросов. Далее Бертран попросил Леона рассказать, как Жан Дюмон, жертвуя собой, спас ему жизнь.

— Расскажу все, как было! — начал парень. — Если бы не Жан, я бы утонул. Он прыгнул в воду, чтобы вытащить меня, поддерживал, чтобы я не захлебнулся. А когда наш корабельный пес Дик приплыл на помощь, Жан приказал ему плыть со мной к спасательной шлюпке, которую спустил наш старпом. Мы видели, как Жан ушел под воду. Я плакал в три ручья! Господин судья, вы уж мне поверьте: Жан — очень хороший человек. Дрюжон его фамилия или Дюмон, для меня это ничего не меняет. Он — герой! Если бы не Жан, меня бы тут не было, и у меня душа разрывается видеть его подсудимым! Еще могу сказать, что на «Бесстрашном» он всем помогал — писал письма тем, кто не умел, присматривал за больными!