Волчья Лапа - [24]

Параграф второй.

Красный муравей Луи приговаривается к смерти таким же образом, потому что он не пришел на помощь Волчьей Лапе, хотя и знал, что Волчья Лапа один против врагов и в беде. И своим он пришел сообщить лишь тогда, когда все было кончено, и это дело следовало бы еще расследовать, только это больше не имеет смысла, потому что Луи уже трус, что является самым большим позором. А от труса нельзя требовать, чтобы он соблюдал закон отряда, который гласит, что Красные муравьи держатся вместе, как муравьи, всегда и несмотря ни на что.

Параграф третий.

Приговор полевого суда Красных муравьев следует немедленно привести в исполнение. Расстрелянные Красные муравьи — больше не Красные муравьи, потому что они изгоняются из отряда. Никакого помилования не будет.

Параграф четвертый.

Расстреливающий определяется жребием.

Это все.

Приговоренные к смерти смотрели в землю. Лицо у Волчьей Лапы было бледное, веки покраснели. Луи кусал губы, пока не сказал:

— Я виноват, но я не трус.

Смертельно серьезные Красные муравьи не ответили ему. Они конались на запасном древке.

— Я не трус! — упрямствовал Луи.

Жребий определил в стрелки Раймонда.

— Приговоренные к смертной казни — к стене! — скомандовал атаман.

— Я не трус! — гневно утверждал Луи.

Красномураш отмерил предусмотренные приговором шесть шагов.

Вооружившись рогаткой и шишками, Раймонд занял свое место.

— Смирно! — скомандовал атаман.

— Ха! — воскликнул Луи победно. — А как же будет с крышей? Я ведь тоже в доле!

— Был, Луи! А больше не в доле! — ответил Рогатка.

— Известное дело! Теперь расстреляете и выгоните из отряда.

— Раймонд, труса расстреляй первым! — с презрением приказал атаман.

— Я же говорю, что я не трус, — гневался Луи. — Это была месть, а вовсе не трусость.

— Стой смирно, Луи, трус и торговец! — сурово потребовал атаман. — Стой смирно и молчи в последнюю минуту. Огонь!

Раймонд поднял рогатку. Он не был сентиментальным, этот Раймонд, но он все еще находился под впечатлением возвышенной суровости судопроизводства. Может быть, во время этого необыкновенного и неумелого судопроизводства он впервые ощутил великий смысл человеческой жизни — нечто большее, чем сытый желудок и охота за сентами. И почему-то Раймонд вдруг почувствовал, что до сих пор он жил как-то легко и слепо и вообще бессмысленно, и даже, может быть, неверно. Потому что разве мало он отрекался от себя за бутерброды, которыми угощал его Луи, или за тарелку супа, съеденную в кухне у Луи?! Разве все это мало мучило его в последнее время! Но тяжкие и неопределенные мысли обрели теперь вдруг в душе четкие и ясные контуры, и глухой голос Луи, стоящего у стены, вызвал неожиданный взрыв ненависти к нему.

Раймонд поднял рогатку. Он целился хладнокровно, медленно сдвигая рогатку вверх-вниз, правее, левее… Он натянул резинки и увидел через развилку рогатки испуганные глаза Луи и искривленное лицо. Это лицо и пугливая ссутулившаяся фигура еще больше обозлили Раймонда. Он сжал зубы и натянул резинки насколько смог.

Луи вскрикнул душераздирающе и схватился за грудь двумя руками. Он подпрыгивал от боли, пока не вспомнил правила расстрела. И трагически закинув руки на голову, он бросился на землю.

— Раймонд! — предупредил атаман. — В приговоре сказано, как расстреливать! Огонь по Волчьей Лапе!

Раймонд помнил слова приговора: чтобы было достаточно больно, но не слишком! Сейчас он — слыша сдавленные всхлипывания Луи — немного сожалел о своей вспыльчивости. Но он был справедлив, и чувство справедливости не позволяло ему делать различие, если обоим вынесен одинаковый приговор. Он лишь уберег Волчью Лапу от долгого издевательского прицеливания.

Волчья Лапа вздрогнул, но не подал голоса. И продолжал стоять.

Красные муравьи ждали.

— Падай на землю, Волчья Лапа! — поучал Рогатка. — Тогда ты убит.

Волчья Лапа не шевелился.

Раймонд вопросительно смотрел атаману в лицо. Тот был растерян и в свою очередь уставился на Волчью Лапу.

— Бросайся на землю! — сказал наконец Красномураш. — Ты же понял, как было сказано?

Волчья Лапа стоял и молчал.

— Придется… стрелять снова, — решил атаман. Он подождал, пока Раймонд зарядил рогатку, и подал команду: — Огонь!

Волчья Лапа поднял руку к «простреленной» груди. Но не упал.

Раймонд растерянно покусал губу, но зарядил рогатку в третий раз. Он смотрел в глаза Волчьей Лапе. Они были мокрые и не отвечали на его взгляд. Они глядели далеко поверх голов — большие серо-зеленые глаза на бледном лице со следами слез и плотно сжатыми губами.

— Огонь!

После пятого выстрела Волчья Лапа всхлипнул. Его губы искривила плаксивая гримаса, но он все не падал.

У Раймонда защипало в горле.

«Это больше не игра», — понял он.

— Огонь! — крикнул Красномураш странным, высоким и ломающимся голосом.

Раймонд целился, и рука его дрожала. «Слабые нервы!» — укоряла мысль где-то в подсознании. «Слабые нервы! Слабые нервы!» Разозленный и огорченный, Раймонд натянул резинки так сильно, как только мог.

Рогатка сгорбился, словно стреляли в него. Волчья Лапа всхлипнул и подавленно вздохнул. У Рогатки задрожали губы. Он отвернулся от остальных и протяжно шмыгнул носом.