Волчья хватка. Книга третья - [103]

На голове отсвечивал кольчужный главотяжец, а на груди висел лунообразный нож в ножнах, осыпанных сверкающими самоцветами. Он хотел спросить, зачем она взяла на поединок омуженский засапожник–оружие запрещалось брать на ристалище, каким бы ни был поединок. И не успел, точнее, подумал и в тот же миг забыл о ноже. Перебивая багровое солнце, засветились две голубые звезды, словно догорающие в утреннем небе, и Ражный не узнал её–скорее угадал и непроизвольно, без какой–либо надежды окликнул:

—Лела?.. И только тогда пошёл навстречу. Она не отозвалась, замерла на середине ристалища. Ражный шёл и не чуял ног, точнее, земли под босыми ступнями. Его мотало по сторонам, как если бы он ходил по воде, — опоры не было! И следов на траве не оставалось!

Соперница тоже парила, не касаясь синего ковра лавандового поля, и балансировала раскинутыми руками. Ступала на цыпочках по воздуху и явно делала это впервые…

Он встал напротив Лелы и, подвешенный, без единой точки опоры, потянулся, чтоб взять её за пояс, но ладонь натолкнулась на незримую стену. Дива стояла потупившись, чуть шевелились губы–то ли говорила ему что–то, то ли молилась перед схваткой.

Между ними лежала длинная тень от солнечных часов, перечеркивающая ристалище. Время словно делило их существование, творило два не соединимых пространства, вставало последним барьером перед схваткой. Оно, время, позволяло ещё сделать выбор: или развернуться и уйти, или соединить эти пространства.

Ражный переступил черту, достал соперницу правой рукой, возложив на шею, левой нащупал жёсткую плоть пояса. Это была изначальная стойка для братания. Лела проделала тоже самое, подняла веки и вдруг отрицательно мотнула головой. Глаза и губы её оказались совсем близко, и он понял знак: для того чтобы начать поединок, требовалось земное притяжение и опора. А не было ни того, ни другого, и от всякого резкого движения или толчка они бы в тот же миг взлетели ещё выше.

Мало было просто воспарить над землёй, требовалось ещё научиться летать, и чтобы просто устоять на ногах, оставалось крепко держаться друг за друга…

И это состояние было непривычным и даже забавным для обоих, потому что Лела вдруг засмеялась и будто шутя опрокинула Ражного на спину. Однако он не коснулся земли, а саму соперницу отбросило вверх, и если бы не успела схватиться за его шею, вознеслась бы до вершин дубравы, поскольку крепчайший трофейный пояс оказался у неё в руке, разорванный напополам. Отбросив его, Лела беспомощно уцепилась за рубаху на груди, но она расползлась, превратившись в распашонку.

В этом поединке невозможно было уложить соперника на лопатки. И всё равно Ражный перевернулся и, оказавшись сверху, так же легко разорвал кольчугу от оплечья до подола с латами, прикрывающими лоно. Между обнажённых персей остался только омуженский нож в искристых ножнах…

***

Он уснул тут же, на ристалище, накрепко замкнув в объятьях свою соперницу, ибо в тот миг это была единственная его точка опоры.

Просыпание и приземление было одновременным, медленным и лёгким. Их будто качало на волнах, постепенно прибивая к берегу по долгой песчаной отмели. Даже во сне он ощущал её тело и не размыкал рук, но в какой–то миг, очарованный, утратил чувствительность, соперница выскользнула, и в её деснице оказался отсвечивающий жёлтым засапожник.

— Зачем тебе нож? — наконец–то спросил он, испытывая при этом полную безмятежность.

— Это не нож, — вымолвила Лела, паря над ним белёсым облаком. — Это луна. Я коснусь ею твоих запястий и исполню тебя силой исполинской.

Он вспомнил о чародействе Белых Див и сам подставил руки. От прикосновения луны он испытал сладострастное желание потянуться, как после глубокого сна. И потянулся, растягивая сухие жилы. А волны меж тем всё ближе и ближе подносили его к незримому берегу. Когда он ощутил спиной зыбучий, ласкающий тело песок, ещё некоторое время не чувствовал земного тяготения. Вместо луны в руке Лелы появился серебряный кубок, и в полусонном состоянии он пил вино необычного терпкого и будоражащего вкуса.

— Это вино девичьего целомудрия, — будто бы говорила она. — У нас Пир Свадебный…

Это уже был не сон и ещё не явь, поскольку он пытался перехватить её руку и не мог шевельнуть даже пальцем. А Лела прикладывала бокал к его губам, после чего пила сама, улыбалась и ещё что–то ему нашёптывала при этом.

Стряхнув остатки сна, Ражный попытался сесть и не смог, поскольку вместе с земным притяжением утратил чувствительность тела, и только острая боль резала те места, которых касалась луна. В это время из дымчатой дубравы выскочил Молчун и принялся зализывать лодыжки ног и запястья рук.

Лела стояла рядом на коленях и рвала на ленты свой багровый плащ. Сначала он слышал лишь характерный треск ткани, а потом и свой голос:

— Где мы?

— Ты уснул на ристалище, — сказала Лела и принялась бинтовать лентой его воздетую правую руку, как бинтуют рану.

— А что со мной?

— Ты победил меня, Ражный! У нас Пир Свадебный.

— Но почему я на лопатках? И не могу шевельнуться?

— Не на лопатках — на исполинском правиле.

Он вскинул голову и вдруг обнаружил, что распят на косом кресте! Привязан, прибинтован багровыми лентами по рукам и ногам.