Волчья хватка - [31]

Фермер хохотал, бродя между телячьих туш с окровавленным ножом, радовался, что наконец-то вволю мяса поест и посылал жену жарить свеженинку.

Потом по-волчьи выл, поскольку бычки были его последней надеждой выкарабкаться из нищеты и долгов, чужих взял на откорм, осенью хозяину сдавать, по головам…

На сей раз Баруздин приехал сердитый, в дом не зашёл, вызвав Ражного на крыльцо. В прошлом он работал шофёром, возил районное начальство, устраивал для него охоту на кабанов и лосей и потому, когда власть сменилась, не пропал, оказался в охотоведах. Правда, компдексовал и страдал, что не имеет никакого образования, а ещё из-за своей лысины вполголовы носил прозвище — Кудрявый. И чтобы защититься, напускал на себя неприступность, говорил мало, многозначительно, смотрел хитровато, замкнуто и отличался несгибаемой принципиальностью. Когда-то к Ражному относились в районе как к герою, особенно после «горячих точек» и ранения и, если он приезжал в отпуск, устраивали с ним встречи в Доме культуры, местное руководство приглашало на пикники, охоты и рыбалки. Потом это помогло организовать охотничий клуб и взять в аренду угодья, но жить долго старым жиром не позволяло время и нравы.

Тем более, начала отрыгаться неудачная охота на логове: Баруздина трепали и за то, что поляки уехали недовольные, и за порезанный скот, и теперь он приехал трепать своего однокашника.

А ведь это он уламывал Ражного организовать для панов охоту и ещё намекал, дескать, за поставку клиентов с тебя причитается…

— Что делать-то будешь, Вячеслав Сергеевич? — спросил официально. — Две телеги на тебя в прокуратуру ушли. Или платишь за нанесённый хозяйствам ущерб и добиваешь волка, или…

Он не договорил. Да и так было понятно, что следует за вторым «или» — изъятие охотугодий.

— Извини, есть все основания, — добавил. — Нарушение договорных обязательств. Там определённо сказано: деятельность клуба не должна наносить ущерба сельскому хозяйству. Это же твой волк скотину режет? Твой. Знаешь, и мне наплевать на все твоё колдовство.

— Какое колдовство? — спросил Ражный, глянув на охотоведа в упор — тот все-таки отвернулся. — Опять за старое?

— Люди говорят… Твой папаша такие дела выделывал. Только я в это не верю, потому не боюсь. Со мной ты ничего не сделаешь.

— Тёмный ты человек, Гриша… Это не колдовство.

— Знаю, сейчас называют — феномен.

— Матёрого я возьму, — чтобы уйти от темы, заявил Ражный. — А платить не буду. Нечем. Да и инициатором охоты был не я, не моя это прихоть.

— И не моя! — поторопился отбояриться Кудрявый. — Думаешь, на меня не давили с этими поляками?.. А формально начальником охоты был ты, и вся вина за не правильную организацию на тебе. Так что смотри.

Сел в машину и укатил, не попрощавшись.

Это было серьёзное предупреждение, плотный захват в выгодной позиции, и теперь оставалось или махнуть рукой и ждать броска, или сопротивляться. Самый верный выход был единственный — добрать стреляного разбойника, но Баруздин отлично понимал, что сделать это практически невозможно, хотя Ражный считался единственным опытным волчатником в районе. Это не февраль, когда президент клуба организовывал для немцев показательные, королевские охоты на волков во время спаривания. Те уезжали с трофеями и вытаращенными глазами, откровенно полагая, что серые хищники в России — ручные, ибо в их представлении такой лёгкой добычи быть не может.

Никто из них даже не подозревал, сколько дней и сколько километров накручивал президент на снегоходе, прежде чем находил болото с тропами, набитыми волчьей парой. И как потом загонял зверей по глубокому снегу до изнеможения, чтобы придавить лыжей «Бурана» и ждать, когда подвезут в нарте немца. Немец становился на номер, а Ражный освобождал волка и гнал его чуть ли не хворостиной, чтобы добрёл на выстрел охотника.

Вся такая охота занимала три-четыре минуты…

Как все это делается, знал Баруздин и, будучи в хорошем расположении духа, откровенно восхищался упорством Ражного. И точно так же знал, что значит летом взять матёрого одиночку, вышедшего на дорогу мести.

Предсказать или угадать, где серый бандит появится в следующий раз, было невозможно, а ждать третьего и четвёртого нападения, чтобы вывести хоть какую-нибудь закономерность его передвижения, — слишком большая цена и огромная трата времени перед поединком, когда нужно сосредоточиться на себе самом и изучать соперника.

От зависимой души он освободился, разрешил все дела и заботы, которые бы сковывали собственную. И вот осталось одно, оказавшееся самым главным препятствие первой в жизни схватке в дубовой роще, и было оно хуже, дряннее, чем избавление от приблудного Кудеяра.

На ваб матёрый не откликался, свои марш-броски из конца в конец охотугодий совершал только ночью, отчего и разбойничал днём. И не оставлял следов ни на пыли и грязи дорог, ни на песочных высыпках — двигался исключительно по мелким ручьям, опасные участки переходил по ветровалу, избегал полей и других открытых мест.

Волка можно было взять, лишь самому обернувшись серым хищником. Конечно, не в прямом смысле обернуться — войти в состояние, когда полностью освобождены от всего земного чувства, способны подниматься над землёй и парить в полёте, очень схожем с полётом летучей мыши, а тело в тот миг по выносливости и крепости становится равным волчьему.