Волчок - [26]

– Явился, ненаглядный! – произнес ехидный голос, в котором, впрочем, слышалась и настоящая радость.

Минут пять мы с Варварой и Лизой болтали втроем, если, конечно, можно назвать Лизины редкие реплики болтовней. Скорее один из нас щебетал, другой величаво бурчал, а третий хохотал старушечьим смехом. Потом Варвара повела меня на экскурсию по ярмарочным закоулкам. Чувствовалось, что продолжительное стояние и сидение рядом с непродающимися зеркалами ей скучно и тяжело.

– Здесь одни пуговицы да пряжу покупают, – пожаловалась она, – настоящий сумасшедший ценитель сюда не поедет. Купи мне лошадку. Любящий мужчина неизбежно покупает своей женщине лошадку.

Действительно, в угловой лавке рябой мужчина в кумачовой рубахе торговал детскими лошадками-качалками. Белые, голубые, розовые, с позолоченными гривами и хвостами, лошади всем своим видом показывали, что знать ничего не желают о заботах внешнего мира. У многих бока были расписаны маргаритками. Каждая лошадка стоила, как горный велосипед.

– Настоящий любящий мужчина купил бы своей женщине оба ее зеркала! – шипела Варвара.

– Я купил стекло, олово и парчу для твоих зеркал.

– Мне нужна лошадь! – Варвара принялась плакать. – Что-нибудь! Разве что-нибудь – это много?

– Как насчет палехской шкатулки?

– Ненавижу слово «шкатулка»! Как слово «вкусняшка». Мне грустно! Неси меня!

Продавцы пуговиц, покупатели пуговиц и сами пуговицы – медные, лазурные, коралловые – смотрели на нас пуговичными глазами. Перед тем как свернуть в свой торговый ряд, Варвара достала пудреницу, где дно было почти все проедено пуховкой. Накрасила губы, слизнула пальцем немного помады и размазала по щекам. Теперь она походила на балаганного Петрушку, только нездешнего, и даже улыбалась как шут гороховый.

У подножия Лизы Папаникос почтительно выстроились три студентки-калмычки, прикладывавшие к ключицам бусы из гранатовых и малахитовых планеток. Движения их были так красивы, что казались замедленными. Пустота в Варвариных зеркалах немного потемнела.

11

В день закрытия ярмарки пошел такой густой снег, что на месте города можно было вообразить любой другой. Стоя у окна, я слышал, как дом взмывает в мельтешащую вечность. В такой снегопад тревожиться невозможно.

Увы, ни одно зеркало не было продано. Обернутые в холстины, зеркала возвращались в избушку, спрятанную в глубине вяхиревского сада, которого сейчас тоже не было видно сквозь дым метели. Лиза Папаникос продала почти все запасы бижутерии, что позволило на добрую половину покрыть расходы, понесенные в связи с арендой ярмарочного павильона. Можно было бы даже сказать, что загадочным образом Варвара, не продавшая ничего, оказалась в меньшем проигрыше, чем Лиза, продавшая почти все. Не успел я подумать об этом парадоксе, как сквозь снежное безмолвие прорвался телефонный звонок. Я отвернулся от окна и вышел в прихожую, чтобы не спугнуть чистый снег случайными разговорами.

– Представляешь, в этих попыхах я потеряла шапку, – раздался в трубке любимый волчий голос. – Что я теперь скажу бабушке?

Вернувшись в комнату, я стал смотреть на снег. Тишина больше не доказывала, что в мире все идет как надо. За всем происходящим ощущался невидимый перекос мировой неустроенности. Как ни странно, это сообщало медленному снегопаду новую сиротливую красоту.

12

– Спи крепко, кисточка. Пусть краски намазываются на тебя сами собой и катаешься ты на их волнах по всем любимым картинам.

– А ты пусть сидишь на краю книги с травинкой, ждешь своей очереди, пока гигантский читатель про тебя прочитает.

13

Прошла неделя – ни слова в ответ. «Думает», – коротко сообщил Кафтанов. Это было странно. Двухнедельная пауза в переговорах с самим Кафтановым? С тем, чьи малейшие прихоти исполнялись по первому звонку? Что этот Олег Борисович себе позволяет?

– Кронид, вы же дружны с Мамаевым. Неужели владелец издательства…

– Михаил, не щеголяйте политикой. Есть политики поумней вашего, – раздраженно отвечал Кафтанов.

После секундной паузы неожиданно спокойным голосом прибавил:

– Недоступен. Путешествует по Гренландии. Вернется – поговорим. – (Прежним тоном.) – И вообще это я должен задавать вам вопросы. Вы же издательство, а не я.

Иногда неизвестность боль, иногда обезболивающее. Тут я вспомнил, что не брал отпуска уже три года.

– Варвара, поедешь со мной в Марокко?

– Ты должен был спросить так, – отвечал веселый волчий голос, – «Тихий гений, окажешь ли ты мне королевскую милость… э-э-э… соблаговолишь ли принять меня в свою свиту?»

– Выходит, в Касабланку лечу я один.

– Э! Ты чего? Прекрати немедленно!

– Умоляй родителей и собирай пожитки, гений тихого злодейства.

14

Сейчас, через три года с начала событий, связанных с поместьем Эмпатико, мне трудно поверить, что Марокко мне не приснилось, такими неправдоподобными кажутся запомнившиеся видения.

В самолете художница-мозаичист Варвара Ярутич ударяет кулаком в темя марокканку, которая положила голову мне на плечо. Марокканка не выражает протеста.

Красное пти-такси[2], катящее по улицам Касабланки, белоснежные особняки и небоскребы, обступающие стада ветхих домов с плоскими крышами, в просветах угадывается близкий океан, там и здесь мелькают лазурные минареты, верхние палубы трансатлантических лайнеров и портовые краны. Йодистый запах сохнущих водорослей, запахи тропических цветов и нечистот. Пастух в бирюзовой джеллабе, загоняющий в ворота шикарной виллы отару овец. На террасах у кафе молчаливые мужчины в костюмах часами пьют кофе из крошечных чашек, запивая водой и зачитывая газетой.