Волчий блокнот - [2]
Рецепт чернил из соловецкого рецептария XVI века. Монастырскому писарю дозволялось взяться за перо лишь после того, как он собственноручно приготовит чернила.
Соловецкие записки (1996–1998)
I
Кто изучает Россию по книгам, тот вовсе ее не понимает, в ней сокрыты особенности, которые я бы отправился в провинцию исследовать… кабы язык знал.
Жозеф де Местр
Читатель спросит, почему именно Соловки? Что заставило меня забраться на Острова, словно на наблюдательную вышку, и глядеть оттуда на Россию, на мир? Что ж, попробую ответить, хотя в нескольких абзацах всего не изложишь — можно лишь, как говорили раньше, очертить абрис. Ибо Соловки подобны драгоценному камню: сколько на него ни смотри, он все переливается… преломляет свет… играет гранями. Чуть фабулу повернешь, акценты изменишь, сюжеты местами переставишь — и целое обретет новый смысл, иначе засверкает. Поэтому не стоит выколупливать значения, анализировать, пережевывать, тянуть из основы отдельные нити — рассматривайте их вместе, одну сквозь другую. Словом, забудьте о линейных законах языка и взгляните на предмет, чуть отступя. А после, передвигаясь шаг за шагом, меняйте угол зрения.
Семь лет назад я прибыл в Москву в качестве корреспондента польской газеты. Во время мартовского референдума населявшие Советскую империю народы высказались в пользу Союза. Спустя полгода он прекратил свое существование. Закат СССР. Я решил остаться и посмотреть, что из всего этого выйдет. Повидал много нового, что-то было непонятно, что-то раздражало, но больше всего действовал мне на нервы Тютчев — универсальный ответ российских знакомых на мои вопросы:
В этом четверостишии мне чудилась гордыня, характерная для большинства верующих, которые снисходительно, с высот соборности взирают на искания и сомнения отдельного человека. Это четверостишие будоражило, словно коан. И наконец я понял! Заключительному слову Тютчева — «верить» — противопоставил собственное — «пережить». Россию следовало испытать на себе.
Как утверждает Розанов, испокон века существовали две России: Россия видимостей, или Империя, «громада внешних форм с правильными очертаниями, ласкающими глаз; с событиями, определенно начинавшимися, определительно оканчивающимися»; а также Святая Русь, Матушка-Русь, «которой законов никто не знает, с неясными формами, неопределенными течениями, конец которых непредвидим, начало безвестно: Россия существенностей, живой крови, непочатой веры». О первой мы прочитаем у Карамзина, — пишет философ, — о второй услышим в старообрядческих скитах. О Империи во весь голос твердят в Москве и Петербурге, о Матушке — лишь в провинции перешептываются. Иностранцу в российской глубинке редко удавалось побродить без присмотра. Поэтому в рассказах путешественников, донесениях корреспондентов и агентов преобладал, говоря словами Розанова, образ Империи, или Россия видимостей. О Матушке-Руси мало кто подозревал. Такое положение вещей, как мне кажется, сохранилось и по сей день.
Потому что и по сей день существуют эти две России — Колосс на глиняных ногах и Матушка, валяющаяся в канаве. С первой я познакомился на пресс-конференциях и кавказских войнах, в дипломатических салонах и во время московских путчей, у «новых русских» на приемах и у старых сталинистов на дачах, на фестивалях, презентациях и секретных сходках. Со второй — на сельских гулянках и сибирском бездорожье, в архангельских болотах и уральских зонах, у бывших зэков за столом и у православных монахов в трапезной, на свадьбах, поминках и тайных покаянных обрядах. Живал я в чумах у кочевников на Ямале, в рыбацких избах на берегу Белого моря, у алтайских пастухов, у охотников на Енисее, у профессора истории в Грозном, у абхазского министра в Сухуми, у крестного отца ростовской мафии… Купил колхозный дом недалеко от каргопольской Зоны, где в свое время сидел Херлинг-Грудзиньский, принял участие в шоу по поводу открытия беспошлинной зоны в Калининграде. Курил марихуану с ленинградскими рок-музыкантами и пил водку с героями колымских рассказов Варлама Шаламова. Видал пьяных экспертов Речи Посполитой во время эксгумации тел польских офицеров в Харькове и слушал русские частушки в исполнении пьяных советских офицеров в польском консульстве в Санкт-Петербурге на банкете по случаю годовщины Конституции 3 мая. Встречался с президентом Грузии Звиадом Гамсахурдиа и генералом Джохаром Дудаевым, предводителем воинственной Ичкерии, — сегодня ни того ни другого нет в живых. Разговаривал с чеченским атаманом Шамилем Басаевым и его боевиками, среди которых было немало воров в законе. Пировал с мэром Питера, Анатолием Собчаком, с митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, Его Святейшеством Иоанном, и с питерскими бомжами. Не раз беседовал «за жизнь» с попутчиками, бичами в лесу, жуликами в кабаках, мужиками на рыбацких тонях, а также внуками Пастернака, Флоренского, Шпета…
Из обеих Россий я черпал, как из колодца. Но картина все не складывалась. Может, сюжетов слишком много, а может, угол зрения чересчур широк? Чем больше я узнавал, тем больше сомневался, сумею ли ухватить целое: что ни поворот — новая панорама, что ни собеседник — новый ракурс. В конце концов до меня дошло, что означает Евразия, или «одна шестая часть суши», — на шкуре бродяги. Да-да, бродяги, потому что я говорю о переживании России, то есть подведении итогов пути, а не коллекции туристических впечатлений. Так я и попал на Острова.
![Тропами северного оленя](/storage/book-covers/df/df8bf80b001efd3137175604c448e5fb23f6fc42.jpg)
Объектом многолетнего внимания польского писателя Мариуша Вилька является русский Север. Вильк обживает пространство словом, и разрозненные, казалось бы, страницы его прозы — записи «по горячим следам», исторические и культурологические экскурсы, интервью и эссе образуют единое течение познающего чувства и переживающей мысли.Север для Вилька — «территория проникновения»: здесь возникают время и уединение, необходимые для того, чтобы нырнуть вглубь — «под мерцающую поверхность сиюминутных событий», увидеть красоту и связанность всех со всеми.Преодолению барьера чужести посвящена новая книга писателя.
![Путем дикого гуся](/storage/book-covers/98/98969d42436656ad10ac4c09405344b647460381.jpg)
Очередной том «Северного дневника» Мариуша Вилька — писателя и путешественника, почти двадцать лет живущего на русском Севере, — открывает новую страницу его творчества. Книгу составляют три сюжета: рассказ о Петрозаводске; путешествие по Лабрадору вслед за другим писателем-бродягой Кеннетом Уайтом и, наконец, продолжение повествования о жизни в доме над Онего в заброшенной деревне Конда Бережная.Новую тропу осмысляют одновременно Вильк-писатель и Вильк-отец: появление на свет дочери побудило его кардинально пересмотреть свои жизненные установки.
![Дом над Онего](/storage/book-covers/31/31589aecd982aabd18acf7cf84219e55dbc65e84.jpg)
Эта часть «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящена Заонежью. Не война, не революция, и даже не строительство социализма изменили, по его мнению, лицо России. Причиной этого стало уничтожение деревни — в частности, Конды Бережной, где Вильк поселился в начале 2000-х гг. Но именно здесь, в ежедневном труде и созерцании, автор начинает видеть себя, а «территорией проникновения» становятся не только природа и история, но и литература — поэзия Николая Клюева, проза Виктора Пелевина…
![Волок](/storage/book-covers/e2/e2cae58f8507b84713b20b7f978fa104b2629551.jpg)
Объектом многолетнего внимания польского писателя Мариуша Вилька является русский Север. Вильк обживает пространство словом, и разрозненные, казалось бы, страницы его прозы — замечания «по горячим следам», исторические и культурологические экскурсы, рефлексии и комментарии, интервью, письма и эссе — свободно и в то же время внутренне связанно образуют единое течение познающего чувства и переживающей мысли.
![Ватерлоо, Ватерлоо](/storage/book-covers/e3/e3a94c35c76e8e646e2ca38df9d2a1b069826a43.jpg)
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
![«Сдирать здесь»](/storage/book-covers/37/3718c0e35eb750cc85ad90c5c301133941888e02.jpg)
«Ночной маршрут».Книга, которую немецкая критика восхищенно назвала «развлекательной прозой для эстетов и интеллектуалов».Сборник изящных, озорных рассказов-«ужастиков», в которых классическая схема «ночных кошмаров, обращающихся в явь» сплошь и рядом доводится до логического абсурда, выворачивается наизнанку и приправляется изрядной долей чисто польской иронии…
![Балкон в лесу](/storage/book-covers/ae/ae15b11a8fd4756d134fb605edbcc394f4f5061b.jpg)
Молодой резервист-аспирант Гранж направляется к месту службы в «крепость», укрепленный блокгауз, назначение которого — задержать, если потребуется, прорвавшиеся на запад танки противника. Гарнизон «крепости» немногочислен: двое солдат и капрал, вчерашние крестьяне. Форт расположен на холме в лесу, вдалеке от населенных пунктов; где-то внизу — одинокие фермы, деревня, еще дальше — небольшой городок у железной дороги. Непосредственный начальник Гранжа капитан Варен, со своей канцелярией находится в нескольких километрах от блокгауза.Зима сменяет осень, ранняя весна — не очень холодную зиму.
![Побережье Сирта](/storage/book-covers/5b/5bb683915219cc101443cf36cc17f6488d89fb32.jpg)
Жюльен Грак (р. 1910) — современный французский писатель, широко известный у себя на родине. Критика времен застоя закрыла ему путь к советскому читателю. Сейчас этот путь открыт. В сборник вошли два лучших его романа — «Побережье Сирта» (1951, Гонкуровская премия) и «Балкон в лесу» (1958).Феномен Грака возник на стыке двух литературных течений 50-х годов: экспериментальной прозы, во многом наследующей традиции сюрреализма, и бальзаковской традиции. В его романах — новизна эксперимента и идущий от классики добротный психологический анализ.
![Любиево](/storage/book-covers/f7/f7df358d9432780a71ba5d3a9c6ba524affcfaa5.jpg)
Михал Витковский (р. 1975) — польский прозаик, литературный критик, аспирант Вроцлавского университета.Герои «Любиева» — в основном геи-маргиналы, представители тех кругов, где сексуальная инаковость сплетается с вульгарным пороком, а то и с криминалом, любовь — с насилием, радость секса — с безнадежностью повседневности. Их рассказы складываются в своеобразный геевский Декамерон, показывающий сливки социального дна в переломный момент жизни общества.
![Игра на разных барабанах](/storage/book-covers/20/20d9f2c6135907890359f31880149e2a5b38ef10.jpg)
Ольга Токарчук — «звезда» современной польской литературы. Российскому читателю больше известны ее романы, однако она еще и замечательный рассказчик. Сборник ее рассказов «Игра на разных барабанах» подтверждает близость автора к направлению магического реализма в литературе. Почти колдовскими чарами писательница создает художественные миры, одновременно мистические и реальные, но неизменно содержащие мощный заряд правды.
![Бегуны](/storage/book-covers/9b/9bafb52a7014e001d217a561a2efb5bcf86212d7.jpg)
Ольга Токарчук — один из любимых авторов современной Польши (причем любимых читателем как элитарным, так и широким). Роман «Бегуны» принес ей самую престижную в стране литературную премию «Нике». «Бегуны» — своего рода литературная монография путешествий по земному шару и человеческому телу, включающая в себя причудливо связанные и в конечном счете образующие единый сюжет новеллы, повести, фрагменты эссе, путевые записи и проч. Это роман о современных кочевниках, которыми являемся мы все. О внутренней тревоге, которая заставляет человека сниматься с насиженного места.
![Последние истории](/storage/book-covers/e2/e2451d0809d54791d6bd2c314c9ce568a6314cf4.jpg)
Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной.