Волчица в засаде - [30]

— Помогут, — проворчал я, — держи карман шире. Вчера вон, когда меня дубасили, ни один гад из дому нос не высунул.

— Так вчера же драка была, — улыбнулась Наташа, — а не избиение. Если бы тебя палкой не ударили, возможно, ты бы этим парням сам накостылял.

— Это точно, — признал я с самодовольным видом и стал намазывать хлеб маслом.

— И я здесь не круглый год живу, — возвращаясь к началу разговора, сказала Артамонова. — А только когда вдохновение приходит.

Оставшись вчера без ужина, сегодня я испытывал зверский голод. Я положил на хлеб поверх масла колбасу, сыр и с аппетитом откусил от бутерброда.

— И часто на тебя вдохновение накатывает?

— Бывает иной раз. И тогда я уединяюсь на даче и пишу картины. А в остальное время я с папой и мамой в городе живу.

— И чем занимаешься?

— Дизайном. Картины — это так, для души, нужно же еще на хлеб зарабатывать, вот я в домах богатых людей дизайном интерьера и занимаюсь. А когда заказов нет, подрабатываю, рисуя карандашом портреты на Театральной. Знаешь, наверное, такую улицу.

Кто же из жителей нашего города не знает Театральной, или иначе «Бродвея», на которой с утра до вечера толкаются художники, торговцы мелким антиквариатом, менялы и всевозможные коллекционеры.

— Угу! — произнес я, проглотил бутерброд и потянулся за следующим куском хлеба.

— А ты кем работаешь? — поинтересовалась Наташа.

Я хлебнул обжигающего кофе.

— Я-то? Тренер в ДЮСШ. Вольная борьба.

— Ух ты! — невольно вырвалось у художницы. — То-то, я смотрю, на качка похож. Тогда ясно, почему именно к тебе Элкина мама обратилась за помощью. Такой, как ты, крутой мужик, из-под земли достанет тех троих подонков и освободит Ягодкину.

Конечно, мне очень льстило, что хозяйка была обо мне столь высокого мнения, однако относительно дальнейших поисков Эллы я принял твердое решение.

— Видишь ли, Наташа, — сказал я с набитым ртом. — Похищение Ягодкиной все усложнило. Мало того, что над девушкой висит обвинение в убийстве, теперь сама ее жизнь находится в опасности, поэтому я не имею права брать на себя ответственность за ее судьбу. Я снимаю с себя обязательство, данное Элке, ничего не говорить ее матери об убийстве Чака. Сегодня же я встречусь с Верой и обо всем ей расскажу. А уж она пусть сама решает, как ей дальше быть: обратиться ли в милицию, в криминальные ли структуры, в частное ли сыскное агентство или еще куда. Я, во всяком случае, ей не помощник. Элеонору я не успел толком расспросить о парнях и теперь понятия не имею о том, кто они такие и где их искать.

— Ну, парней разыскать можно, — чертя пальцем на клеенке какой-то узор, произнесла Наташа. — Мне Элка все же успела кое-что сообщить о друзьях Чака. Она обмолвилась, например, что один из них живет в районе ЦУМа, а вот про девушку, что в тот день была с парнями, я, к сожалению, ничего не знаю.

— Ты что, издеваешься?! — спросил я, изумленно таращась на молодую женщину. — Ты представляешь, сколько улиц расходятся в разные стороны от ЦУМа? А сколько домов на них? Мы не знаем ни фамилий, ни даже имен парней. Что я, буду ходить по улицам и спрашивать у прохожих, не знают ли они, где живет длинный, мордатый или здоровый парень?

— Ну зачем же так? — слегка смутилась Артамонова, и ее выпуклые щечки чуть-чуть порозовели. — Ты меня не дослушал. Я же художница. Нарисую портреты, а с ними, я думаю, можно попробовать походить в районе ЦУМа.

Я некоторое время продолжал пялиться на Артамонову, потом, кое-что сообразив, подозрительно спросил:

— Постой-постой, откуда ты знаешь, как выглядят парни? И вообще, о том, что их было трое, и о том, что я дрался с ними как лев?

Наташа потупилась.

— Я же вчера стояла в огороде за калиткой и все видела…

— Ты все видела?! — спросил я так, будто художница была маленькая девочка и я уличил ее в дурном поступке. Собственно говоря, так это и было, в смысле уличил. — Ты, оказывается, не ушла в коттедж, а осталась в огороде, видела, как меня избивают, а потом увозят Элку, и палец о палец не ударила, чтобы нам помочь?

— А чего ты так ужасаешься? — открыто и честно взглянула мне в глаза Наташа. — Ты бы хотел, чтобы я с криком «ура» выскочила со двора и набросилась на парней? И чтобы они врезали мне по зубам, точно так же, как Элке? Тогда бы я показала себя отважным человеком, но осталась бы без зубов?

— В общем-то ты правильно поступила, что осталась в засаде, — вынужден был признать я. — Я не люблю беззубых женщин. Ладно, нарисуй парней. Их портреты все равно пригодятся, не мне, так Элкиной маме, не ей, так милиционерам. Сколько тебе времени нужно для работы?

— До обеда управлюсь.

— Вот и хорошо, — я привстал, взял лежавшую на подоконнике ручку и черкнул несколько цифр на салфетке. — Как закончишь, позвонишь мне вот по этому номеру. Мы с тобой встретимся, и я заберу у тебя портреты. — Я посмотрел в окно. Уже совсем рассвело, дождь перестал. Я поднялся из-за стола. — Что ж, спасибо за угощение, мне пора.

Хозяйка коттеджа проводила меня за калитку. Я направился по мокрому от дождя клеверному полю, а художница долго стояла на дороге, глядя мне вслед.

Нарасхват

Воздух после дождя был свежим, дышалось легко. И мир, казалось, преобразился. Дождь смыл с домов и деревьев накопившуюся на них за долгое лето и сухую осень пыль, и они, чистые и нарядные, с еще непросохшими капельками воды, казались лакированными. Резко похолодало. У редких прохожих, мелькавших за окнами автобуса, даже вырывался изо рта парок. Люди влезли в плащи, куртки, и я в своей рубашке, конечно же, выглядел одетым не по сезону.