Волчье небо. 1944 год - [50]
– В этом зале пустом…
– Мы танцуем вдвоем…
Распахнулась дверца. Хор развалился, как будто съехал с горки один голос за другим:
– Так скажите хоть слово-о-о-о…
– Вы что, не слышите? – возмутилась Соколова. – Стучу вам, стучу. Устроили кошачий концерт.
Одиноко дотянула Иванова:
– Сам не знаю о чё-о-о-о-ом.
Соколова вперила в нее суровый взгляд. Обвела им остальных:
– Приехали.
«Этого не может быть», – подумала Таня, вставая. Но видела спускающиеся террасы. Видела море вдали. Серой плоскости земли соответствовала серая плоскость неба.
Обе были пустынны. Необитаемы. Ни мальчиков с рыбьими хвостами, ни бородатых стариков с плавниками, ни Нептуна с трезубцем, ни Самсона с золотым львом.
Соколова отодвинула щеколды, удерживающие задний борт кузова, откинула его. Девочки одна за другой стали спрыгивать.
Иванова стояла в кузове во весь рост. Огляделась сверху:
– Ну и где тут золотые статуи? Фонтаны?
Обгорелые серые зубья были Петергофом.
Танин взгляд долетел до самого моря. Облетел серый опаленный пейзаж, усеянный разбитыми камнями и черными колючками. Вернулся.
«Все верно, – думала Таня. – Все верно».
Она стояла на краю огромной рытвины. А парка не было.
Того парка, с фонтанами, с игрушечными дворцами, с золотыми статуями под хрустальными плетями воды, с кудрявыми каменными головами, с каменными попами, коленками, плечами, которые прорезают трепетную солнечную зелень и сверкают, будто не мраморные, а сахарные… С мамой, с папой, с Шуркой, с Бобкой… С ней самой… Этого парка больше нет.
«Всё верно».
Таня опустила глаза. Блеснуло что-то голубое. Она подняла. Оттерла грязь. Фарфоровый осколок показал голубую ногу в голубом башмаке на голубом каблуке. И больше ничего.
Нет больше мамы, папы, Шурки, Бобки. «Меня самой – больше нет». Были только воспоминания, но Таня чувствовала, что и они утекали: им не за что было зацепиться среди обгорелых развалин, осколков, обломков. Утекали и тут же рассеивались в мокреньком воздухе.
Ее охватила не печаль. Чувство было прозрачным, холодным и твердым. Привычным. Таня знала, как с ним жить.
Не печаль. Одиночество.
Не было и слез. Когда она вообще плакала последний раз? Слез не бывает там, где лед.
– Насвистела ты нам все, Вайсблюм, – весело хлопнула ее по спине Кокорина. – Про золото-брильянты. А мы и уши развесили.
– Да, напутала я что-то, – пробормотала Таня, размахнулась, зашвырнула фарфоровый уголок подальше. Повернулась, зашагала прочь. Кокорина заглянула ей в лицо. Переглянулась с остальными. Больше ничего не сказала.
Мешки закинули в кузов. Соколова ушла курить с начальником тыловой службы.
Таня пошла к грузовику. Хотелось скорее уехать. Не видеть.
Ее обогнала Демина:
– Вайсблюм, ты чего? Мы ж не обиделись. Не обиделись, девочки?
– Машка, – дернула ее за хлястик Кокорина. Сделала большие глаза.
– Зря только кудри навивали.
– Вот тебе и танцы, – перекрыла всех басом Иванова. – Ни парка, ни парней.
– Лучше б в кино отпросились.
– А не зря! – выскочила перед ними Кокорина. – Есть парк. Значит, есть и танцы. Верно, Вайсблюм?
Таня ответила угрюмым взглядом мимо нее.
– А ты-то что веселая такая? – поинтересовалась Колонок.
– А я все заранее знаю!
Кокорина сорвала с головы пилотку, запихала в карман.
– Судьба мне такая! Кудрявый жених.
Схватила высокую плечистую Иванову: одной рукой за талию, другой – за отведенную грязную руку. Закружила:
– Ночь ко-ротка-а-а-а!
– Давай, Вайсблюм! – кивнула в повороте Иванова.
– Мне это не интересно, – отрезала Таня.
– А мой жених будет брюнет с усиками, – шагнула вперед Колонок.
– Спят об-ла-ка-а-а-а-а, – схватились, тут же наступили друг другу на ноги, наладили шаг Демина и Колонок.
– Шатен, и на гармони будет играть, – пробасила Иванова.
Толстенькой Шелеховой не хватило пары. Она робко топталась.
– Вайсблюм, это не по-товарищески! – обернулась на них, захохотала Колонок.
Шелехова и Таня исполнили балет взаимной неловкости: рука туда, не туда, на талию, не на талию, на плечо, не на плечо. Наконец, приладились. Схватили друг друга. Отдавили ноги. Потом еще раз. Таня танцевала впервые. Первый раз она обнимала кого-то в танце. Мимо ехали, вращались серые обгорелые руины, черные занозы деревьев. Хрустела под сапогами каменная крошка.
– Вайсблюм, ты это… подтягивай, – толстенькая Шелехова запыхалась, пела ей в лицо.
– И лежит у меня на ладо-о-о-они…
– О-о-о-о-о, – мычала, не разжимая губ Таня.
– А у Вайсблюм будет рыжий!
– Рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой.
– Незнакомая ваша рука-а-а-а.
– А-а-а-а-а, – мычала Таня.
– После трево-о-о-о-ог…
– Спит горо…
Вальс остановился, как завалившаяся на бок юла.
– Ногу отдавила? – отступила, заглянула Тане в лицо.
– Больно? – обступили ее.
Таня помотала головой:
– Ерунда, – Таня шмыгнула носом. – Нет.
А слезы уже лились. Они вытекали без всяких усилий. Шелехова шагнула, обняла. Демина принялась гладить Таню по волосам.
– Не больно, – опять помотала Таня головой. Закрыла лицо руками.
– Ну елки-палки, – прогудела Иванова. Ее пихнула Кокорина.
Разбойничий свист прорезал осенний воздух. Все обернулись. Соколова вынула изо рта два пальца:
– Кончен бал. Полезайте в машину.
Тем же вечером поезд выехал на фронт.
Детство Шурки и Тани пришлось на эпоху сталинского террора, военные и послевоенные годы. Об этих темных временах в истории нашей страны рассказывает роман-сказка «Дети ворона» — первая из пяти «Ленинградских сказок» Юлии Яковлевой.Почему-то ночью уехал в командировку папа, а через несколько дней бесследно исчезли мама и младший братишка, и Шурка с Таней остались одни. «Ворон унес» — шепчут все вокруг. Но что это за Ворон и кто укажет к нему дорогу? Границу между городом Ворона и обычным городом перейти легче легкого — но только в один конец.
Ленинград в блокаде. Дом, где жили оставшиеся без родителей Таня, Шурка и Бобка, разбомбили. Хорошо, что у тети Веры есть ключ к другой квартире. Но зима надвигается, и живот почему-то все время болит, новые соседи исчезают один за другим, тети Веры все нет и нет, а тут еще Таня потеряла хлебные карточки… Выстывший пустеющий город словно охотится на тех, кто еще жив, и оживают те, кого не назовешь живым.Пытаясь спастись, дети попадают в Туонелу – мир, где время остановилось и действуют иные законы. Чтобы выбраться оттуда, Тане, Шурке и даже маленькому Бобке придется сделать выбор – иначе их настигнет серый человек в скрипучей телеге.Перед вами – вторая из пяти книг цикла «Ленинградские сказки».
Ленинград, 1930 год. Уже на полную силу работает машина террора, уже заключенные инженеры спроектировали Большой дом, куда совсем скоро переедет питерское ОГПУ-НКВД. Уже вовсю идут чистки – в Смольном и в Публичке, на Путиловском заводе и в Эрмитаже.Но рядом с большим государственным злом по-прежнему существуют маленькие преступления: советские граждане не перестают воровать, ревновать и убивать даже в тени строящегося Большого дома. Связать рациональное с иррациональным, перевести липкий ужас на язык старого доброго милицейского протокола – по силам ли такая задача самому обычному следователю угрозыска?
Страна Советов живет все лучше, все веселее – хотя бы в образах пропаганды. Снимается первая советская комедия. Пишутся бравурные марши, ставятся жизнеутверждающие оперетты. А в Ленинграде тем временем убита актриса. Преступление ли это на почве страсти? Или связано с похищенными драгоценностями? Или причина кроется в тайнах, которые сильные нового советского мира предпочли бы похоронить навсегда? Следователю угрозыска Василию Зайцеву предстоит взглянуть за кулисы прошлого.
На дворе 1931 год. Будущие красные маршалы и недобитые коннозаводчики царской России занимаются улучшением орловской породы рысаков. Селекцией в крупном масштабе занято и государство — насилием и голодом, показательными процессами и ловлей диверсантов улучшается советская порода людей. Следователь Зайцев берется за дело о гибели лошадей. Но уже не так важно, как он найдет преступника, самое главное — кого за время расследования он сумеет вытолкнуть из‑под копыт страшного красного коня…
Вырвавшиеся из блокадного Ленинграда Шурка, Бобка и Таня снова разлучены, но живы и точно знают это — они уже научились чувствовать, как бьются сердца близких за сотни километров от них. Война же в слепом своем безумии не щадит никого: ни взрослых, ни маленьких, ни тех, кто на передовой, ни тех, кто за Уралом, ни кошек, ни лошадей, ни деревья, ни птиц. С этой глупой войной все ужасно запуталось, и теперь, чтобы ее прогнать, пора браться за самое действенное оружие — раз люди и бомбы могут так мало, самое время пустить сказочный заговор.
Повесть о том, как у второклассника Жени Сомова появился необычный питомец — маленькая выдра.
«Когда я был мальчиком-гимназистом, то очень любил драться. Самая главная драка бывала у нас после окончания уроков. Мы тогда вели войну с маленькими евреями. Как только наша гурьба выбегала из гимназии, то слышался крик:— Эй! Господа! Кто идет бить жидов?И охотников набиралось всегда много.…И вот раз привели к нам одного еврейчика и сказали, что это наш новый товарищ…».
Предлагаем вашему вниманию две истории про девочку Веру и обезьянку Анфису, известного детского писателя Эдуарда Успенского.Иллюстратор Геннадий Соколов.
Повесть о приключениях школьников в деревне во время летних каникул.
Введите сюда краткую аннотацию.
Романтическая повесть молодого автора о современных ребятах, о школе, взаимоотношениях взрослых и ребят, помощи одиноким людям, чуткости, доброте, внимании к окружающим, главном нравственном чувстве в человеке – совести.