Вокруг трона Медичи - [36]

На долю Медичи, как старшего кардинала-диакона, выпало зачитывать избирательные бюллетени. Делал он это скромно и спокойно. Он взял имя Лев, и принял в качестве девиза первый стих сто девятнадцатого псалма: «К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня».

Изумление, вызванное избранием человека, еще не достигшего тридцати восьми лет, было так велико, что многие едва могли поверить в результат конклава. Если некоторые и сетовали на молодость папы, а другие развлекались, насмехаясь над его слабым зрением, то общая радость была неподдельной, поскольку Джованни Медичи был одним из самых популярных членов Священной Коллегии. «Это был лучший выбор, который можно было сделать, — говорил швейцарский посланник Петер Фальк, — ибо Джованни Медичи склоняется к миру, и так же мягок и умерен, как Юлий II был неистов и груб. В течение столетия Церковь не имела папы, который мог бы сравниться с этим. Каждый поздравляет себя с этим избранием. Только более старые кардиналы не могут скрыть своего разочарования от возведения на престол человека столь молодого, что он, кажется, пресекает все их надежды когда-либо достигнуть высшего достоинства».

Политические причины, способствовавшие избранию Медичи, сформулированы историком Франческо Ветгори. «Была надежда, — пишет он, — что тот, кто обладает властью во Флоренции, будет достаточно могуществен, чтобы сопротивляться как Испании, так и Франции, двум великим державам, которые соперничали за верховенство в Италии, а следовательно, в Европе».

Когда всего через десять часов после того, как произошло избрание, эта новость достигла Флоренции, радость горожан была безграничной. Не жалели никаких расходов, чтобы отпраздновать это великое событие — сын города на Арно достигал высшего достоинства в первый раз. Друзья Медичи тешили себя самыми волшебными надеждами, а их врагам оставалось только сохранять спокойствие и ожидать дальнейшего развития событий.

Другие города, особенно Сиена, в отличие от Рима, имели больше дурных предчувствий, как бы молодой папа не оказался непригоден к своему тяжкому бремени. Полагали также, что Лев X может проявить слишком много милости к своим родственникам и соотечественникам; подчеркивали его от природы обходительный и слабый характер. Но с другой стороны, доказывали, что человек такой незапятнанной репутации должен оказаться хорошим и миролюбивым папой, понтификат которого будет полезен для Церкви.

Все враги Франции в Риме радовались этому избранию, хотя многие не доверяли твердости Льва X. Но даже во Франции его избрание было принято благосклонно. Людовик XII заметил, что тот, кто возведен в высшее достоинство — хороший человек, от которого поэтому нельзя ожидать ничего, кроме хорошего. Посол императора Максимилиана в Риме, после описания избрания пишет следующее: «Папа, насколько мы пока способны составить мнение, будет действовать скорее как кроткий ягненок, чем как свирепый лев, и будет способствовать скорее миру, чем войне. Он будет добросовестно исполнять свои обязанности. Хотя он не будет другом французов, он не будет и их злейшим врагом, как Юлий II. Проявляя заботу о своей чести и доброй славе, он будет покровительствовать ученым, ораторам, поэтам и музыкантам; он будет возводить здания, и не пренебрежет ни своими религиозными обязанностями, ни своей заботой о Церковных государствах. За исключением войны против неверных, он не будет вовлечен в какую-либо иную, если не будет серьезно спровоцирован, и если, как это бывало, не будет принужден к ней. То, что он начинает, он также и завершит; он будет действовать осмотрительно и снисходительно».

Писатели превозносили в стихах и надписях этого любимца и покорителя судьбы. Гуманисты, которым новый папа был другом и покровителем даже в качестве кардинала, провозглашали на все стороны, что железный век ныне уступает дорогу золотому. Несомненно, Лев намеревался исполнить эти ожидания, и проявить себя самым великодушным из покровителей; но это было не все, ибо в начале своего понтификата он казался страстно желающим оправдать также и в церковной и политической областях хорошее мнение, которое о нем имелось.

Во Флоренции на всех улицах и площадях были воздвигнуты арки из цветов, лент и флагов. Художники — д’Аньоло, Бандинелли, Понтормо — украшали город к его приезду. Якопо Нарди готовил великолепную процессию, которая должна была изображать золотой век искусств. Горожане весело распевали песенку:

К нам с великим Львом Десятым

Возвратился век златой…

Но не было недостатка в тех, кто боялся за свободу родного города, в то время как другие, как истинные купцы, рассчитывали выгоды, которые это событие могло им принести. В этот период Медичи окончательно сблизились с феодальной средой: заключали брачные союзы с членами правящих династий, становились кардиналами, вели княжеский образ жизни.

Свои дни Лев X стремился превратить в непрерывный праздник. Среди раззолоченных, обитых дорогим шелком покоев, среди драгоценных статуй и причудливых ваз рекою лилось вино, слышались шутки, смех, остроумные стихи. Лев не уставал, несмотря на свое нездоровье, устраивать пышные маскарады, скачки, театральные представления и сам был душой всех интеллектуальных развлечений. Традиционное для Медичи меценатство получило с ним новое развитие. Одаренные люди особо привечались при его просвещенном дворе. Любимцем Льва X стал не хмурый, неприветливый Микеланджело, а молодой обаятельный Рафаэль. Ближайшее окружение папы составляли Макиавелли и Аретино. Последний вместо античных трагедий продвигал итальянские комедии нравов, в которых действовали авантюристы, аферисты, куртизанки — лица, характерные для эпохи и места. Все пять комедий Аретино, из которых наиболее интересны «Придворная жизнь» и «Лицемер», живо воспроизводили итальянский быт. Центральный образ «Лицемера» вдохновил Мольера на создание его «Тартюфа».