Вокруг света с «Зарей» - [9]
Пришлось идти в редакцию. Оказалось, что какой-то бойкий репортер из КрайТАССа увидел, что мы уходим из бухты, и сразу же дал информацию. КрайТАСС передал ее в Москву. Все центральные газеты опубликовали. А мы еще целую неделю погуливали по Владивостоку и мокли под дождем. Зато ребятам раздолье — злословить насчет профессии журналистов.
3 августа получили горючее и провели необходимые испытания. 6-го уходить в самый раз. Но разве в понедельник настоящего моряка выгонишь в море? Это уж верная морская примета — ни в понедельник, ни 13-го числа не уходить. И тут уж ничего не поделаешь. Найдутся тысячи неотложных причин, чтоб задержаться до вторника. У нас они тоже нашлись. Итак, выходим завтра.
Как ни странно, но 7 августа мы вышли. Хотели отчаливать в полдень, да приключились какие-то нелады с официальными бумагами. В пять часов стали выбирать якорь. Провожающих мало. Большинство людей у нас не из Владивостока, их просто некому провожать. Да и местные пришли не все. Наш радист Алексей Фролыч Дмитриев не разрешил своим приходить на причал. Попрощался дома, и хватит. Чего маяться несколько часов, когда все уже переговорено.
Наконец брашпиль завелся и стал выбирать якорную цепь. Просвет между нами и берегом стал расти: метр, два… десять. Потом заработал главный двигатель, дали малый ход, и фигурки провожающих стали быстро уменьшаться. Уже не различишь лиц. Видно только: машут руками. Потом мы ложимся на правый борт, и все скрывается за корпусами других судов. Мы выходим из Золотого Рога. Владивосток блекнет и растворяется в дымке. Мы идем мимо островов Русского, Аскольда. Берег совсем недалеко. Из воды торчат причудливые скалы. Все стоят на ботдеке и смотрят на родные берега. Тихое-тихое море и пламенный закат. Красотища потрясающая. И только старпом настроен прозаически:
— Не нравится мне что-то это небо…
А мне нравится. Темно-красный горизонт с прожилками облаков. Сам Рерих такого не видывал. Потом и берега теряются в тумане. Мы уходим на десять месяцев.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Третий день нас треплет шторм, который начал собираться с силами уже в первую ночь. А вечер 7 августа был на редкость тихим. И наш доктор зря не терял времени. Нарядился в белый халат, прокипятил иглы и шприцы, собрал всех в кают-компании и стал по очереди колоть. Какая-то хитроумная инъекция, сразу от* всех болезней: чумы, холеры и лихорадки. На всю команду у него ушло всего полчаса. Потом он с довольным видом вспрыснул сыворотку себе в руку, потер укол ватным тампоном и сказал:
— Теперь пошли заниматься культуризмом.
Мы вышли на бак поупражняться с гантелями. Под лопаткой от укола горело, но, когда поднимаешь тяжесть, боль как-то глохнет. Вот мы и старались от души часа полтора. Потом я сразу же отправился спать перед вахтой, а когда в полночь меня разбудили, то я не узнал ни шхуны, ни моря. Сеет мелкий дождь, и свистит ветер. Море кипит пенистыми валами, которые несутся откуда-то из темноты и обрушиваются на шхуну. И тогда по палубе вровень с бортами гуляют веселые буруны. Шхуна ложится с борта на борт. В черном небе у нас над головой бегают топовые огни. Они описывают в кромешной тьме гигантские дуги. Мачт почти не видно. Но по этим огням мы догадываемся, как они раскачиваются, бедняги.
Давно задраены все двери и иллюминаторы. Теперь, чтобы попасть из салона в лабораторию, нужно проделать несколько акробатических трюков. Сначала подняться по двум трапам на ботдек, пройти под хлесткими брызгами до аварийных люков машинного отделения, протиснуться вниз и уже из машинной шахты пробраться в коридор, ведущий в лабораторию. За вахту нужно четыре раза пройти туда и обратно. Под брызгами, холодным ветром, судорожно хватаясь за натянутые на ботдеке веревки, которые заменяют нам леера. А матросы и штурман все четыре часа на ветру.
В радиорубке радист выстукивает позывные. Наши двери напротив. И я слышу попискивание далеких радиостанций. Чуть не каждые полчаса в радиорубку спускается с мостика капитан. Борис Васильевич озабочен. С плаща на палубу стекают струйки воды. Он спрашивает радиста о телеграммах. Что слышно в эфире, о чем говорят другие корабли, что передает Япония. Япония нам особенно важна теперь. С юга идет в нашу сторону тайфун. Метеорологические станции Японии следят за ним. Они сообщают о силе ветра, направлении движения тайфуна, перепаде давления.
— Ну как шторм? — спросил я у Веселова, потому что другого мне просто нечего было спросить, а поговорить в такую ночь почему-то всегда очень хочется.
— Это еще не шторм. Шторм еще только приближается.
— Может, японцы ошиблись?
— Японцы в таких случаях ошибаются редко. Да и давление падает все время, и неизвестно, когда остановится.
Я прошел в агрегатную, где под потолком на специальных растяжках висел барограф. Перо выписывало на ленте затейливую кривую, которая неудержимо ползла вниз. А радист все вызывал и вызывал чужие радиостанции, а потом, переговорив о чем-то, начинал быстро записывать слова телеграмм. В четыре утра я разбудил сменщика и сразу же пошел спать. Завтракать не хотелось. Было душно и жарко. Болела голова: то ли от дьявольского укола, то ли от этой качки. К ней ведь тоже нужно привыкнуть. Забрался к себе на второй этаж, попытался заснуть. Над самым ухом в борт шхуны, как в огромный барабан, била волна. Наши каюты лежат ниже уровня моря, и слышно, как по бокам судна шелестит вода. В дремоте никак не разберешь, где ты. Все время кажется, что судно просто начало тонуть. И, только окончательно проснувшись, соображаешь, что это в двадцати сантиметрах от твоего уха гневается море.
