Вокруг Света 2009 № 03 (2822) - [25]

Чешская травма

Когда в полдень 30 сентября 1938 года чехи узнали, что правительство приняло Мюнхенское соглашение, они без преувеличения были потрясены. Бессильный гнев, ощущение предательства испытывали тогда практически все. Разочарование в западных союзниках, ярость против политических верхов самой Чехословакии, не способных ни к чему, кроме капитуляций, конечно, особенно всколыхнулись в офицерской среде. «Я пишу в таком истерзанном душевном состоянии, в каком не был никогда в жизни. То плачу, то впадаю в неистовство. Совсем не хочется жить», — писал, к примеру, подполковник Йозеф Машин жене 1 октября 1938-го, и таких переживаний в архивах сохранилось множество. На потрясение, произведенное мюнхенским кризисом, общество реагировало отклонением от демократических принципов и замыканием в себе. Вновь оживал образ хотя и малой, но все же единой и внутренне сильной нации. Это дало возможность чешским правым взять управление урезанным государством в свои руки. Например, только под влиянием мюнхенского соглашения генерал Войтех Лужа мог написать: «В современном понимании мировых событий укрепление панъевропеизма, интернационализма, пацифизма, гуманности и стремительного, не отвечающего эволюции и уровню нации социализма и демократии является специфическим символом нации декадентской, постаревшей… трусливой в личном отношении, без смелости и воли к борьбе, без желания проливать кровь». Поэтому он советовал, чтобы армия, следуя немецкому образцу, воспитывала молодежь подлинно патриотичной, способной защищать свою родину без того, чтобы она одновременно вела «борьбу за демократию, пацифизм, гуманность и социальный прогресс». При этом генерал Лужа был убежденный демократ, безоговорочный сторонник президента Бенеша, позднее — видный представитель Сопротивления, который погиб летом 1944-го в перестрелке с протекторатными жандармами. Оккупация и потеря национальной свободы в марте 1939-го стала для чешского общества новой травмой, которая изменила и восприятие Мюнхена. Оба события — капитуляция в сентябре 1938-го и оккупация в марте 1939-го сливались в единое действие, подтверждающее извечную экспансивную политику Германии. Освобождение в 1945 году воспринималось чешским обществом в первую очередь как окончание того крестного пути, который оно было вынуждено пройти с марта 1938-го. По-своему это было уже новое общество, которое старалось позабыть о годах, прожитых в оккупации, и смотреть прежде всего в будущее. Сделать это заключение дают возможность хотя бы результаты опроса общественного мнения в декабре 1946 года. На вопрос, какой из периодов чешской истории вы считаете наилучшим, 16% опрошенных назвали настоящее время и только 8% упомянули первую республику, то есть период, окончившийся мюнхенской трагедией. В 1968 году мюнхенская тема вернулась в чешское общество вместе с августовским вторжением войск Варшавского договора. В глазах обычных людей речь шла об аналогичной ситуации — военной агрессии, на которую политические представители реагировали вовсе не призывом к вооруженной, хотя и заранее обреченной борьбе, но медленной капитуляцией. В сходном духе вплоть до сегодняшнего времени чешское общество обсуждает и мюнхенские события. Одни считают, что отказ от мюнхенского диктата и оборона чехословацкой территории были в первую очередь моральной обязанностью. Другая сторона утверждает, что эту войну невозможно было выиграть, а сражения лишь привели бы к напрасным потерям. С исторической точки зрения мюнхенские решения нельзя отделять от Второй мировой войны. Концепция Бенеша, с которой он отправился в изгнание, зиждилась на убеждении, что в скором времени в Европе будет война, в которой Германия потерпит поражение, а Чехословакия, воюя в антигитлеровской коалиции, будет восстановлена в изначальных границах. Свою политику в годы Второй мировой войны президент Бенеш характерно именовал «политикой исправления Мюнхена», и в этом отношении ход исторических событий полностью подтвердил его правоту.

Д-р Станислав Кокошка, Прага, Чехия 

«Самый германский из всех славянских»

Реальная власть в «Протекторате Богемия и Моравия» перешла, конечно же, в руки немцев, хотя злосчастный Гаха так и оставался марионеточным президентом до самого 1945 года, а его правительство не было распущено (точнее, несколько правительств успели сменить друг друга за эти годы, и многие опальные министры «пошли в расход»). Впрочем, рейхспротектором был назначен Константин фон Нейрат, дипломат и аристократ,  известный своими умеренными взглядами и даже брезгливым отношением к нацизму — из-за этого в свое время ему даже пришлось «уступить» Риббентропу пост министра иностранных дел. Но и его власть в значительной степени составляла декорацию, а реальный контроль над страной сразу оказался в руках СС, гестапо и лично статс-секретаря протектората группенфюрера Карла Франка. Это на него возлагалась ответственность за базовую стратегическую задачу — «окончательное решение чешского вопроса». В официальных документах план назывался именно так, хотя в отличие от случая с евреями речь шла не о тотальном уничтожении, а «всего лишь» о тотальном онемечивании. «Я абсолютно влюблен в этот город, — со свойственной ему сентиментальностью говорил после посещения Праги в 1940 году Йозеф Геббельс. — Он источает германский дух и просто обязан поскорее вновь стать германским».