Вокруг Света 2007 № 10 (2805) - [10]

— Не понимаю, что вы имеете в виду. Мы — христиане. Русские миссионеры принесли благую весть на землю язычников. Она изменилась. Церковь — нет. Вы сами скоро убедитесь, что ни с канонической, ни с ритуальной, ни с какой иной точки зрения мои службы и мои верующие ничем не отличаются от тех, каких можно встретить в центре Москвы… Отец Яков! Завтра утром наши гости отправляются в путь по своему плану. Я прошу вас сегодня показать им Эклутну.

Эклутна, однако, убедила нас, скорее, в обратном сказанному Vladyk’ой, как называют епископа духовные чада.

Вырвавшись из сетки улиц и преодолев около 100 километров красивой дороги, обрамленной поэтическими березками, мы нырнули в неброскую просеку и неожиданно оказались перед широким забором из редкого штакетника. Забор был самый обычный — то есть обычный для российской глубинки: краска облупилась, перекладины тут и там отломаны. За ним — церквушка самого скромного вида, чуть поодаль — заброшенная часовенка…

  

«Христианско-языческое» (официально, конечно же, сугубо христианское!) туземное кладбище в Эклутне

Но если пройти вслед за молчаливым и улыбчивым Яковом за скрипучую калитку, Бог весть зачем запертую на замок, обогнуть оба культовых здания и оказаться на православном туземном кладбище, откроется странное зрелище. Много ли вы знаете христианских могил, где погребальный холмик, что перед крестом, обернут в пуховое одеяло? А миниатюрные, будто сколоченные на школьном уроке труда разноцветные домики вы над могилами видели? И уж точно уникальна такая композиция: за металлической оградой, какие здесь встречаются редко, — видимо, похоронен состоятельный человек — возвышается в человеческий рост деревянный лось в картузе с козырьком. В одном копыте он ловко зажимает какой-то пакетик с бумажками, а другим — слегка подбоченился. В ногах, «как полагается», — крест.

— Что это значит? — спрашиваю у Якова.

— Не знаю. Старая могила, никто не помнит, чья…

— Ну ладно, а одеяла зачем? Кого тут согревать?

— Как кого? — простодушно отвечает коренной житель Аляски. — В земле холодно лежать, вот родственники и согревают.

— А домики?

— О, это знак того, что тут лежит ребенок. Или вождь. Если же домик за крашеной оградкой, то, стало быть, уважаемый чужак. Кто-нибудь из другой деревни, кто сделал много добра жителям Эклутны. У каждого рода — свой цвет домика, на все поколения… Что вы удивляетесь? Местные — народ благочестивый. Они традиций не забывают.

В «живой» деревне с тем же названием Эклутна (при русских миссионерах это был Кник) нам довелось убедиться, что действительно не забывают, хотя и не придают им язычески-сакрального значения, коим «пугал» нас отец Яков: «Могилы-то что, вот в селении каждая семья строит чердачок для духов. Без такого чердачка, как без иконы, — никто и жить в доме не станет…» По въезде в «обитаемую зону» сбежались, тараторя что-то про доллары, дети. Сквозь дыры от ржавчины в разбитых джипах, вросших в землю лет 20 назад, просочились с лаем собаки. За окнами заметались силуэты. И сразу бросились в глаза какие-то деревянные ящики, похожие на большие скворечни и помещенные на очень высоких козлах перед порогами. Но «…не-ет, какие духи, ерунда…» — жизнерадостная, фигурой напоминающая симпатичную тыкву, Лора Чиллиган не отвлекалась от шлифовки аккуратного деревянного бруса. — «Зачем же мастерите, если не для духов?» — «А для красоты. Чтоб приятно было посмотреть приезжему. Правда, к нам никто особенно не заезжает, вот вам спасибо…»

«Восстановление» природы по-англосаксонски

Величественным северным пейзажам, открывающимся с первых минут путешествия на юг по Старому Сьюардскому шоссе, мало найдется равных на этих широтах. Толстые языки снега, видимо, еще с осени застывшие на пути с Кенайских гор к узкому желобу равнины, еще не растаяли, но уже побурели и расплылись, готовясь к своему «последнему часу». Краски с каждым километром делаются ярче, географические названия — живописнее: Извилистые ручьи, реки Касилова и Скилак сменяются Медными полянами, Кварцевыми, Зеркальными, Свежими заводями.

Шоссе поначалу извивается между берегом Анкориджского залива — части гигантского, формой напоминающего хобот залива Кука, — и хребтом, который постепенно сходит на нет, «рассасывается» по мере продвижения на юг. Лес, наоборот, густеет, пропорция льда и свободной воды на поверхности невыносимо голубых ледниковых озер склоняется в сторону последней. На обозримых с дороги берегах то и дело виднеются силуэты бурых гризли и американских черных (они посубтильнее) медведей — и то обстоятельство, что рядом поглазеть на них останавливаются с десяток путешественников, нисколько животных не смущает.

Такая мужественно-идиллическая картина — за вычетом, разумеется, автомобилей и частых блочных строеньиц — судя по многим отчетам-воспоминаниям, наблюдалась на Кенае и в момент прихода европейцев, наблюдается и теперь. Но… не в промежутке между двумя эпохами!

Примерно с того момента, когда газета «Анкоридж Дейли Таймс» 3 января 1959-го напечатала на первой полосе торжествующий заголовок «We Are In!» — «Мы вошли!», имея в виду обретение Аляскинской территорией статуса штата, после двух веков беспощадного истребления местной фауны сюда начал проникать знаменитый англосаксонский метод «восстановления природы». Суть его в том, чтобы создавать своего рода «музеи под открытым небом». Не спасать отдельные популяции и виды и тем более не изолировать их от людей. Создавать для экосистем не тепличные условия, а такие, в которых человек и природа могут безболезненно сосуществовать.