Вокруг Света 1991 № 08 (2611) - [2]

Мне почему-то в тайге снятся тревожные сны. Приснилось, что я иду по глубокому снегу, тяжелая котомка давит на плечи и грудь. Мне хотелось сесть, сбросить тяжесть, но за мной идет тигр, рык его совсем рядом, и надо бежать, спрятаться за деревом или пнем, но сил нет, а тигр все ближе. Когда открыл глаза, ощутил, как сердце в груди прямо-таки молотит. А тут вдруг вроде бы стук в дверь. Поначалу не сразу смог и сообразить, где я и что со мной. Потом, когда стук повторился, пришел в себя. «Кто там?» — крикнул, не вставая с постели. «Охотник Ленька Каин пришел. Открывай, сильно замерз», — ворчливо раздалось в ответ.

Я чиркнул спичкой, засветил свечу. Сначала в открытую дверь шмыгнул пес, потом просунулась заиндевевшая согнутая фигура человека в легкой, шинельного сукна куртке. В заячьей шапке, на ногах—видавшие виды кожаные самодельные сапоги-ичиги. Честно признаться, я не сразу понял, что охотник этот хозяин избы, но по закону таежного гостеприимства подложил в печку дров, поставил на огонь чайник и котелок с остатками супа, нарезал хлеба и сала. Пес сразу устроился в углу. Охотник снял куртку, шапку, повесил на деревянный крюк. Туда же пристроил и свою котомку. В угол поставил ружье, кряхтя, снял ичиги, а уж после этого подсел к печке, согревая руки.

Меж тем чайник закипел, забулькал котелок, я перенес все это к столу, пригласил гостя. А сам лег на каны и стал за ним незаметно наблюдать. Лет ему было за пятый десяток, наверно. Скуластое, с монгольским разрезом глаз лицо. Чуть вздернутый нос, темная от зимнего загара и обожженная морозом кожа. Подумалось, что это не из пришлых корейцев или китайцев человек, а из дальневосточного, местного рода.

— Моя тут соболя лови, мало, мало избушке живи, а потом домой. В Инлазы живу, — рассказал охотник. Только тут я и сообразил, что охотник и есть хозяин этого зимовья. — Пока нет ничего, пусто) Только замерз.

Я посочувствовал, пообнадежил успехом в дальнейшем, подбросил еще несколько поленец в печку, укрылся одеялом и вскоре уснул.

Утром я проснулся чуть свет, надеясь отправиться дальше тропить тигра. Открыв дверь, выпустил бившую от нетерпения хвостом собаку, но, едва выбежав, она тут же влетела обратно. Мороза испугалась, подумал я.

Быстро спустившись к ключу, я зачерпнул воды, вернулся назад по своим следам. Поставил чайник на печку, стал собирать вещи в понягу. Хозяин тоже проснулся, но продолжал нежиться на теплых канах. Когда чай настоялся на лимоннике и сало поджарилось до румяной корки, я пригласил охотника к столу.

— Сегодня,— сказал он,— тут отдохну. А затем пойду ловушки смотреть. Потом по сопкам, соболя искать.

О себе поведал, что родом из Ивановки, заброшенной ныне деревни. Кто помер, кто переехал, теперь там не осталось никого. А раньше жили тазы и удэгейцы. Дед его жил и отец, все удэгейского рода. Теперь он живет в Инлазы.

Пришлось и мне о себе рассказать. Что я биолог, интересуюсь вот тигром.

— О-о,— воскликнул прирожденный охотник, — за амбой ходить очень опасно. Обидится, может сзади зайти, за тобой по следу пойти. Опасно.

Я слышал это от многих коренных, как говорят теперь, жителей этих мест. В прошлом никто из них не охотился на тигра. Его считали царем, охраняющим панцуй — корень женьшень, корень жизни. Встретив след, торопились с поклонами, пятясь, по нему же уйти. Увидеть тигра считалось плохим предзнаменованием. Об этом и Дерсу Узала рассказывал Арсеньеву. Однако селившиеся в Приморье русские крестьяне приучали и местных жителей перед полосатой кошкой особенно не робеть. До недавних пор сибиряки ходили на тигра с рогатиной, помогая отлавливать для зоопарков тигрят. И все-таки, как оказалось, у удэгейца уважение к амбе осталось. Да и как ему не быть, если долгие дни он проводит в глухомани тайги один.

За разговором мы незаметно опорожнили чайник. Я решил вскипятить свеженького, ринулся было опять к ключу. Собака снова выбежала за дверь первой, но сразу же взъерошила шерсть и, поджав хвост, зарычала. И тут я увидел свежий тигриный след. Зверь прошел перед избушкой совсем недавно, вскоре после того, как я спускался за водой. Нельзя сказать, чтобы я испугался, но ноги будто налились свинцовой тяжестью. Я стоял, озираясь по сторонам, не в силах сдвинуться с места. «Он где-то здесь совсем рядом,— пронеслось в голове.— Видимо, за мной наблюдает». Припомнилось, что от зверя в этот момент, судя по рассказам очевидцев, исходит едва ли не гипнотическая сила, как от удава. В это время за нами вышел охотник и тоже стал смотреть себе под ноги.

— Шибко хитрый зверь, — сказал удэгеец. — Собаку хочет съесть. Очень собак любит. Но отдавать не могу. Без собаки ни соболя, ни выдры, ни кабарги не взять. Последняя это у меня собака, а он караулит, хочет утащить. Не выйдет, амба, — закричал он и погрозил невидимому зверю кулаком.

Вдвоем мы спустились к ручью, осмотрели следы. Тигр не побоялся подойти к самому окну в то время, когда мы пили чай и разговаривали. Сразу вспомнилось волнение собаки, на скулеж которой я не обратил внимания. Охотника поведение тигра встревожило. У меня тоже стало на душе неспокойно. О троплении нечего было и думать. Какое тропление, если тигр рядом! Ходить за ним по следу, как говорится, наступая на пятки, себе и делу во вред. Не будет уже естественной картины, а разозленный преследованием зверь и в самом деле может напасть. Посоветовавшись с охотником, решил покоротать с ним время в избушке до вечера, а может, и остаться здесь еще на ночь. Ленька Каин рассказал, что отец его тоже был охотником. Но случалось, и в проводниках ходил, и золото мыл, и женьшень искал. Настоящим таежником был и дед его, Иусан, из древнего рода Удэхе, люди которого жили в долине реки Суйфун. В семье Каинов хранится древний родовой талисман — фигура медведя, вырезанная из реликтового дерева тиса. Талисман этот передается по наследству от отца к сыну, а к Леониду, хозяину этой избушки, он попал не совсем в черед. Ленька был еще мальцом, Иусан совсем уже старым, а отец стал все больше пропадать в геологических экспедициях, запивал с мужиками. Дед головой качал, ругался, а то и плевался в сердцах: «Совсем от нашей жизни отбивается», — говорил. И как-то в сентябре, когда зазолотились на деревьях увядшие листья, сказал мальчонке: