Вокруг Света 1990 № 09 (2600) - [30]

Но так рассуждают не только дети. Как показал опрос, проведенный недавно газетой «Асахи» в Токийском университете, большинство студентов называли своих матерей первыми в списке наиболее уважаемых людей, который каждому было предложено составить.

В Японии, как и у нас, сложено немало песен о матери, но они отличаются от наших, хотя их тоже поют преимущественно мужчины. Если наши песни, как правило, сдержанны, величаво-спокойны и нередко перекликаются с военной темой, то японские исполнены болезненного надрыва, вызывая представление о беззащитном, горько плачущем ребенке.

Когда в шестидесятые годы Токийский университет был охвачен студенческими волнениями и находился на осадном положении, на стенах его зданий среди множества вывешенных там политических лозунгов и транспарантов был и такой, какого не найти, наверное, в других университетах мира, хотя студенческие волнения происходят и там: «Мама, ты одна понимаешь, как мне тяжело! Не заставляй меня прекращать борьбу — посмотри, как плачут деревья...»

Есть в Японии телепередача, пользующаяся большой популярностью. Она называется «Семейное пение». В ней участвуют родители и дети, и поют они то вместе, то поодиночке. Подспудно в этой передаче звучит мысль о важности семьи как таковой, ее единстве в любых невзгодах.

Певцы иногда ошибаются, сбиваясь с ритма, и это вызывает взрывы смеха.

В одной из таких передач принимали участие сразу четыре поколения одной семьи — от дошкольников-внуков до столетней бабушки. Она, конечно, не пела, а только сидела в кресле-каталке, ласково наблюдая за внуками. Когда все песни были исполнены, большая семья выстроилась хороводом вокруг кресла бабушки. Ударил барабан, запела флейта, и все, как один, воздели руки и, помахивая ими в такт, прошли в ритмичном и быстром танце. Можно ли найти более лаконичное и трогательное выражение любви, крепости родственных связей?

Когда я рассказывал своим японским знакомым, что каждый третий брак у нас заканчивается разводом, что сотни тысяч отцов не останавливаются перед тем, чтобы бросить семью на произвол судьбы и завести новую, что сотни тысяч матерей, уязвленных супружеской неверностью, сами требуют расторжения брака, принося в жертву своему самолюбию маленьких детей, обрекая их на безотцовщину и бедность, многие отказывались верить мне. С их точки зрения, особенно матерей-домохозяек, такое невозможно: «Люди не могут не понимать,— говорят они,— что будущее семьи — это не личное дело супругов, а нечто качественно более высокое, чем они сами…»

Госпожа Мацумото идет по узкому коридору в детскую спальню. Эмико уже поднялась сама и сейчас стоит в розовой пижамке перед зеркалом в холодной ванной и чистит зубы.

Хироси и Хироми еще спят, разбросавшись на широком матрасе, и Мацумото-сан, опустившись на колени, ласково тормошит их...

Через полчаса все сидят, поджав ноги, вокруг обеденного стола. Перед каждым чашка риса, блюдце с горько-соленым жареным лососем, нарезанными огурцами и помидорами, сладковатой квашеной редькой. В пиалах дымится коричневый суп из перебродившей сои с мелкими ракушками.

Дети усердно работают палочками, и госпожа Мацумото не успевает накладывать им новые порции риса из кастрюли-скороварки, стоящей рядом. Сама она сидит во главе стола и внимательно наблюдает за детьми.

— Хироси, не торопись!..

— Хироми, девочкам не пристало чавкать!..

Перед ней ничего не стоит. Она еще успеет, не торопясь, выпить кофе: впереди свободный день. Как и большинство японских жен среднего достатка, Мацумото-сан нигде не служит.

Вскоре, собравшись в тесной прихожей, дети, стараясь не толкать друг друга, надевают уличную обувь. Пол здесь устроен на вершок ниже, чем во всем доме и оттого зимой тут застаивается холодный воздух. Сейчас ранняя весна, ярко светит солнце на улице легко дышится, и дети весело выбегают за порог.

Заперев дверь на ключ, госпожа Мацумото в два шага пересекает двор. Здесь на узкой полоске земли, сохраненной между стеной дома забором, сложенным из серого камня, семья умудрилась вырастить несколько мандариновых деревьев.

Хлопнув калиткой, все четверо шагают вниз по узкому переулку. У них одинаковая походка — медленная, расслабленная, словно идут они после тяжелой работы. Так ходят многие японцы, и сейчас уже не узнать — почему.

В конце короткого переулка Эми-ко поворачивает и бежит к школе, потряхивая желтым ранцем.

— До свидания, старшая сестричка! — во весь голос кричат ей Хироси и Хироми, и Эмико, обернувшись, весело машет им рукой. Хироси на полтора года старше Хироми, но она почтительно называет его «старший братец» и во всем слушается. Такое обращение, по обычаю, должно остаться у них на всю жизнь.

Детский сад, как и любое нужное человеку заведение в этой стране, находится поблизости. Сквозь его железную ограду видно, как малыши в желтых панамках, доложив — каждый сам — дежурной воспитательнице о своем прибытии, бегут на площадку для игр; там уже их сверстники роют лопатками кучу серого морского песка, взбираются на железную горку, гоняются друг за другом. Хироси и Хироми, взволнованно дыша, прибавляют ходу.