Вокруг Света 1989 № 07 (2586) - [8]

— Восемь — десять.

Ленкоранский район словно некая зона нового освоения — сплошная народная стройка. Это и не удивительно, в талышских семьях, как правило, пять-восемь-десять и более детей. Большо-ой дом нужен.

Помню, проезжали деревню, увидели одноэтажную школу; на маленьком школьном дворе — ребят, как скворцов в стае. Все смуглые, неугомонные, все разом переговариваются, все куда-то спешат. Потом я узнал, что в некоторых школах классы очень переуплотнены. Большие-большие школы требуются едва ли не каждой деревне...

Центр деревни, конечно же, чайхана, около нее целый день полно мужчин. В шапках, в пальто они стоят, разговаривают, миросозерцают. Каждый уважающий себя мужчина в руке обязательно крутит четки.

Женщин среди них не увидишь, женщины в поле. Они казались цветами среди ровных рядков зазеленевших всходов капусты. Удел восточной женщины — работа, дом. Так было всегда, так есть и сейчас. И от обычаев предков никто не собирается отказываться.

Я ни разу не видел в поле трактора, хотя всюду шли весенние полевые работы,— только группы по двадцать-тридцать человек, в цветных одеждах и в ярких платках, прикрывающих лицо. Потом мне объяснили, почему так. Оказывается, в талышских деревнях найти работу трудно, ее просто нет. Поэтому — ручной груд. Конечно, есть и трактора в совхозах, и другая техника, но я ее не видел.

Земли мало. Людей много. Очень много! В деревне Сепаради, например, куда мы приехали, живет пять тысяч человек, а в совхозе работает немногим больше тысячи, хотя нужно было бы значительно меньше. И сколько таких переполненных деревень в Талышском крае? Сколько таких переуплотненных совхозов?

Есть и так называемые сезонные безработные. Цифра внушительная. Хочешь не хочешь, либо подавайся в чужие края, либо годами жди работу. Работать негде. Мало перерабатывающей промышленности. Скромная чайная фабрика на селе — вершина инженерной мысли.

...Дом Абдуллы Амрах-оглы стоял в стороне от дороги, около старой мечети. Еще недавно она использовалась под склад. Талыши исповедуют ислам, шиитскую его ветвь, которая долгое время притеснялась, отчасти поэтому стали мечети складами. Но ситуация меняется. Сейчас многие мечети восстанавливают либо строят заново. И строят их люди очень охотно.

Абдулла Амрах-оглы сидел за столом в саду, накинув на плечи теплое пальто, мы неторопливо пили чай Почте старец не утомлял воспоминаниями: он их забыл. Отвечал односложно. Разговорить его не удалось. Зато он показал свои замечательные изделия из глины.

В этих изделиях весь человек — сосредоточенный, практичный и очень своеобразный. Конечно, это были не музейные работы, но и делал он их не для музея. Низкие кастрюли с широкими тяжелыми крышками. Крышки при надобности могут стать мисками. Пузатый чайник, хоть и простенький на вид, но зато отлично держащий тепло. Даже неказистый пастуший рожок... Все эти вещи, грубоватые, деревпнские, имели тонкий орнамент: будто травинки случайно переплелись в глине, будто листочки нечаянно приклеились к ней.

— Талыш плохо. Умирал обычай, умирал люди. Кто учить? Нельзя,— сказал напоследок старик, собрав весь свой запас русских слов.

Потом мы были в другой деревне у Махмудовой Агабаджи Абдулла-кызы, ей 118 лет, и она тоже забыла свое прошлое. Помнит лишь, как трудно и бедно жили. И чувствовалось, что это она заученно повторяет раз за разом. Говорит на талышском, знает азербайджанские и русские слова. И ответ на любой мой вопрос о быте, о ПРСНЯХ, о традициях талышей начинался и заканчивался примерно одинаково.

Мало что дали встречи и с другими старейшинами.

И все-таки кое-что в памяти талышей о себе, к счастью, осталось.

С утра и до шести часов вечера мы обычно работали с Вагифом, потом я шел в гостиницу. Вечером второго дня кто-то постучал в дверь, открываю высокий молодой человек В пальто, без шапки, на взволнованном лице — красные пятна.

— Вы корреспондент из Москвы? — слегка извиняющимся голосом произнес он.— Мы хотели бы е вами поговорить.

— Кто — «вы»? Впрочем, проходите.

Так я познакомился с молодыми людьми, которые не плакали, как вся страна, в марте 1953 года, но которые слышали об этом плаче от своих родителей, а о других — более ранних слезах — от бабушек и дедушек. Слышали! И им по наследству передалась боязнь. Поэтому-то они попросили не называть их имена: «Вы уедете, а нам здесь оставаться».

Словом, меня выкрали из гостиницы, чему я, однако, и не противился, и повезли в какую-то талышскую деревню. Три вечера продолжались наши тайные вечери: я выходил из гостиницы, проходил квартал, сворачивал в Темный переулок, ровно к семи часам подъезжала машина, И мы уезжали.

В кромешной тьме добирались до места. Перед входом, как положено, снимали обувь и проходили в дом. Стоило войти, женщины тут же выходили, неслышно уводя детей.

Убранство комнат в талышских домах очень похожее. Поражали чистота, минимум мебели и цветы. Цветы в каждой комнате. Ниши над окнами служили шкафом для посуды, расписные тарелки — украшениями. Постели — циновки, свернутые в рулон, лежали у стен. Поверх циновок — гора подушек, одеял, укрытая ковром. Все вселяло в комнату простор, и если бы не стол со стульями, то можно было бы сказать — пустоту. Телевизор, печурки — не в счет. Фотографии. На стенах — тоже.