Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [28]

Неловкое молчание длилось недолго, его нарушила вошедшая женщина.

— Вам чаю или кофе? — Вопрос был обращен и к профессору и ко мне.

— Чаю! — ответили мы оба в один голос, обрадованные ее появлением.

Надо было с чего-то начать, и я сказал Квятковскому, что, идя к нему, вопросов не готовил, думал — то, что знает пан профессор, может распутать только пан профессор, и потом: своими вопросами я ограничил бы и себя и его. Признался в том, что уже потерял было всякую надежду на встречу с ним, и если бы не случай, вернувший мне уверенность, вряд ли посмел его побеспокоить.

Видя перед собой сосредоточенное лицо человека, умеющего слушать, по какому-то неосознанному течению мысли стал подробно рассказывать, как, бесцельно бредя по улицам Варшавы, зашел в магазин грампластинок.

— Простите, пани,— заговорил я неожиданно для себя с седой женщиной, скучающей за прилавком.— Вы должны знать, у вас в Польше когда-то был прекрасный певец, потом он жил в Вене, пел в варшавской опере, его любили в Берлине, снимали в голливудских фильмах... я имею в виду Яна Кипуру.

— Как же, как же! — взволновалась женщина и встала.— Пан из Союза знает Яна Кипуру?

— Да,— сказал я,— у нас в доме была его пластинка фирмы «Хиз мастерс войс» с эмблемой — собачка у граммофона. И еще, я видел Яна Кипуру в трофейных фильмах, которые крутили у нас в послевоенные годы... Вы не подскажете, мог бы я найти в Варшаве его пластинки?

Женщина озадаченно объяснила мне, что несколько лет тому назад они появлялись в Варшаве, но быстро разошлись. Она посоветовала сходить в магазин антиквариата, объяснила, как быстро добраться туда. Написала даже записку заведующей.

У меня появилась цель, говорил я Квятковскому, и, кажется, никто и ничто не способно было остановить меня. Я нашел магазин антиквариата. Две женщины взялись за поиски Яна Кипуры. Одна, крупная, та, которая приняла от меня записку, села за телефон, похоже было, она стала названивать в магазины и частным лицам; другая, помоложе, украдкой поглядывая на меня, принялась просматривать картотеку.

— Есть! — почти вскрикнула старшая.— Есть, только надо вам успеть до закрытия магазина.

Она тоже снабдила меня запиской, с которой теперь я торопился на улицу Новы Свят... Какова же была моя радость, когда я открыл дверь магазина грампластинок и, еще не успев вступить на его территорию, увидел на полке Яна Кипуру. Он смотрел на меня с конверта пластинки, к которому была приколота еще одна записка...

Продавец, вежливо и с интересом подававший мне пластинку, забыл снять записку, и, насколько я мог разобраться, в ней значилось: для пана из Москвы.

— Выйдя на улицу,— сказал я Квятковскому,— понял: Варшава немного приоткрылась мне... И я тут же бросился звонить вам.

— Это получился у вас целый сюжет...— раскручивая какую-то свою мысль, медленно заговорил Квятковский.— И в этом сюжете есть один важный момент. Должно быть, вы со своим интересом к нашему прошлому, пусть недалекому, доставили этим милым женщинам много приятного. Ведь человек ищет отражение своих чувств в другом человеке и чаще обретает себя через другого. Вот и получилось: вдруг они увидели — вы знаете что-то такое, что отражает их жизнь, может, даже их молодость... Простите,— голос его вдруг принял предупредительный оттенок,— простите, вы хотели еще что-то добавить?

— Нет,— сказал я, и меня пронзило чутье собеседника.— Просто вспомнил одного человека, большого знатока оперной музыки. Он в сорок четвертом году освобождал Польшу, знает про Яна Кипуру, разбуди его ночью, и Он узнает голос, который, однажды услышав, запомнил на всю жизнь. Вот я и подумал: приеду домой, позвоню ему — он живет рядом — и скажу: «Роберт Андриасович, сейчас зайду к вам с одним вашим старым знакомым». Он откроет дверь, а я буду держать перед собой пластинку. Вот и представил выражение его лица.

— Об этих ранних связях человека я часто думаю в последнее время,— спокойно, будто роясь в памяти, сказал Квятковский в тон начатой беседе.

Он умолк, но продолжал глядеть на снежный дневной свет.

— Маэстро! — вырвалось у меня, но я осекся, вспомнив, что передо мной профессор. Хотел, попросить Квятковского развить мысль о связях, не подозревая, что сам он думает об этом же.

Он повернулся ко мне, но, заметив мое смущение, успокоил меня:

— Здесь,— он обвел рукой свой кабинет,— здесь можно все. Самое главное — свободно мыслить... Вот, вы уже гуляли по улицам Варшавы и видели всюду на наших витринах экспозиции старой Варшавы на больших фотографиях. У вас тоже имеются великолепные снимки дореволюционной России... Я давно думаю сделать взаимный обмен, даже берусь сам организовать выставку старой Москвы или Ленинграда у нас в Варшаве, а выставки Варшавы в Союзе... Фотография — самое хорошее историческое наследие, лучшее, чем литература, рисунок или обещания и уверения в любви и дружбе, потому как фотография не врет. И так как в наше время создается новая атмосфера взаимоотношений — «белые пятна» мы изучаем, а «черные» — разъясняем, мы должны понимать, что в прошлом отношения между Польшей и Россией были сложными, иногда трагическими. Создавалось много предубеждений, особенно с нашей стороны. Теперь надо рассеивать эти предубеждения... Оттого, что ваши люди, например, будут заглядывать в архивные документы эпохи короля Станислава Августа, а мы — изучать, допустим, Петергоф, наша система не разрушится...