Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [26]

— Та кто ж його знае — куда! Есть у гуцулов легенда — я ее знал на память, да забыл, помню только, что ктось там, идя на вечерню, бачив, как скачуть кони, ангел правит, а в санях — матерь з дытыною. Вот мне и захотелось показать их да прекрасные Карпаты. Писал эту зимнюю картину в самую горячую пору лета. А веснянку зимой. Почему — не знаю, наверное, коли дюже горяче, хочется холода, коли дюже холодно — то тепла. Человеку всегда хочется того, чего нету.

— А какая ваша самая любимая картина?

— Самые любимые еще не нарисованы. Последний год был очень трудный — мать умерла, и я почти ничего не сделал. Раньше бывало — одна еще не закончена, а другую уже починал, так хотелось рисовать. Тогда меня еще никто не знал, а теперь искусствоведы ездить стали. Один каже: «не так», другой каже: «не так»,— тут и задумаешься... А вот у друга моего и, можно сказать, крестника по ремеслу — у искусствоведа Василя Отковича — есть думка организовать выставку всего стекла, что осталось во Львовской области. Там можно будет посмотреть, сравнить — как оно развивалось...

Дело говорит Сколоздра. Очень даже интересно было бы взглянуть! Во Львове я такие частные коллекции народной иконы на стекле видел — куда там до них музейным! А ныне Сколоздра — единственный мастер, возродивший этот традиционный вид народного творчества, широко распространенный в прошлом на Украине. Да и не только на Украине. Живопись на стекле была известна в Индии, Древнем Риме, Византии, странах Центральной и Западной Европы. Из ремесленных мастерских Аугсбурга через итальянские и голландские порты картины отправлялись огромными партиями в Америку, Скандинавию, Россию. Почти все центры крестьянской живописи в XVIII— XIX веках, расцветшие в Богемии, Баварии, Верхней Австрии, Силезии, Моравии, Словакии, Галиции, возникали по соседству со стекловарнями — в лесистых местностях, где было топливо для варки калия, плавления кварцевого песка, известняка и калийных солей — основных компонентов гутного стекла. Раскатывалось оно из шариков, края были толще даже на ощупь. Писали всегда на «вогнутой» стороне, заключали икону в деревянную раму. Часто использовали стекло со свинцовыми добавками, приобретавшее со временем мистический молочный отсвет.

Искусство это чисто народное: в конце XVII века вышел указ, чтобы все иконы «портацкой» работы из церквей вынести и не принимать. Зато в темные хаты с низкими окнами иконы на стекле принесли праздник. По технике ранние из них очень близки к иконам на дереве, что висели в хатах. Продавались они на храмовых праздниках, ярмарках.

Хрупкий материал, подаривший иконе такую яркость и звонкость красок, сделал ее, увы, и очень недолговечной. Одно неосторожное движение — и... Вот почему икон на стекле дошло до нас не так уж много, и по той же причине, наверное, не найдешь нынче охотников работать в этой технике. Может, один не унывающий Сколоздра и остался.

— Должно быть, земляки ваши, Иван Николаевич, на вас молятся за то, что трудами своими такое искусство сохранили?

— Та тю, де там, в сели меня не разумиють. Вот если б я робил шось на корысть — корзины плел или хочь ту же картину, но чтоб похоже все было в точности, как на фотографии,— тогда другое дело. А так нет, не понимают. Привыкли, конечно, что теперь до меня со Львова, с Киева, с Москвы ездят, а прежде и вовсе косились.

Ну и огорошил меня Иван Сколоздра. На иных нынешних «академиков», у которых и вправду все «как на фотографии», народ валом валит, часами стоять готов, чтоб на выставку попасть, а тут под боком такой талантище, такая самобытная народная сказка течет — и чтоб хоть кто взглянуть зашел! При чем тут «корысть», при чем тут польза, опомнитесь, люди добрые, вглядитесь в портреты «портацкой» работы! Ведь в них фантазии о прекрасном времени и счастливой жизни доброго человека из села Розвадов Николаевского района Львовской области, фантазии — то самое, чего всегда не хватало людям.

...Прощаясь утром с художником, я на всякий случай пересчитал кошек.

Львовская область

Александр Миловский

Набросок к польскому пейзажу

«Каждый фрагмент Варшавы,— говорил профессор Квятковский,— ее мостовые связаны с моей жизнью. Когда сегодня я иду по Новому Святу или по любой другой улице, я думаю, сколько людей здесь ходили до меня. Думаю об их терпении, чувствах, героическом, печали... другими словами, во мне возникает ощущение целого народа. Ведь существуют человеческие лица... Я из старинных снимков посредством увеличения отбираю лица, силуэты забытых уже, анонимных людей. Когда я изучаю прошлое, для меня важен человеческий материал, который оживил бы мое воображение. Архитектура — это только абстракция, если ты не знаешь, как это связано с человеком, с людьми, которые жили до нас. Одним словом, существуют связи, они были во все века — людские массы со своей судьбой, традицией. А я всего лишь продолжение их...»

До встречи с профессором Квятковским оставалось еще целых полчаса, а я уже был в Королевских Лазенках, решил спокойно осмотреться. Но прежде подошел к Дворцу на острове, чтобы найти ту самую дверь, через которую должен буду пройти к Квятковскому и ровно в десять предстать перед ним.