Вокруг Света 1987 № 05 (2560) - [5]

Первой воззвание подписывает Александра Капитоновна. Следом за ней — присутствующие в зале старики, затем люди помоложе, после них — дети. Гляжу, как на ватмане растут столбцы подписей, и вдруг замечаю, что чуть ли не треть всех фамилий — Заборщиковы.

— Нас и правда почти треть,— улыбается Петр Прокопьевич,— человек сто Заборщиковых. Давно в Варзуге живем...

Заборщиков приглашает к себе на чашку чая. Сидим за большим, основательным, как и все в Варзуге, прямоугольным столом и пьем из крутобокого самовара чай с морошкой, в печи уютно потрескивают березовые поленья, а я все гадаю, в чем секрет долголетия Варзуги. Может, место такое исключительное? Земли неплохие, река чистая, рыбная, лес под боком...

— Хорошее место,— соглашается Петр Прокопьевич,— предки знали, где селиться. Только одного места мало. Сколько добрых мест в Поморье обезлюдело, потому что корни не берегли. Гнались за сегодняшним, а завтрашнее потеряли. Кузомень-то видели?

Да, мы уже видели Кузомень, стоящую в устье той же Варзуги. Добротные еще, но уже мертвые избы, мертвая двухэтажная рубленая школа, мертвая улица, занесенная песком... Песок здесь хозяин, ему принадлежит теперь Кузомень — когда-то самая богатая терская деревня. Щедро оделяла всем поморов здешняя земля, брали от нее, не задумываясь, вырубали лес, корчевали пни, жгли негаснущие костры под железными сковородами солеварок в XVII, XVIII, XIX веках — и погибла почва, наказав потомков через несколько поколений. Впрочем, и самих виновных настигла кара даже после смерти: как апофеоз всеобщего запустения возвышается над Кузоменью кладбищенский холм, но не холм это уже, а дюна — огромные трехметровые кресты где перекосились, где попадали, а из-под осыпающейся почвы, людским бездумием обращенной в песок, выползают полуистлевшие домовины...

— А Варзуга потому жива,— заключил Петр Прокопьевич,— что не обирали варзужане никогда будущие поколения. Что получали от отцов, то детям, не убавив, передавали. И лес, и землю, и речку. И песни. И память.

Мы распрощались с председателем, переправились на Успенский берег. Не удержавшись, я еще раз подошел к церкви. В темном от времени рубленом восьмерике, подпирающем шатер, желто поблескивали сосновые бревна.

Совсем свежие бревна. Поставленные взамен прогнивших лесин чьими-то заботливыми хозяйскими руками.

Святой Нос. Знак на островке

Горло Белого моря, стиснутое Кольским полуостровом и Зимним берегом, клокотало, плескало о борта шхуны маленькие злые волны, а за Пялицей, поменяв попутное нам течение на встречное, обволокло «Полярный Одиссей» густым серым туманом...

Беломорское горло всегда пользовалось у поморов дурной славой — каждый год с промысла не возвращались чьи-то кочи и шняки, и тогда говорили: «Горло их проглотило...» Особенно не любили поморы огибать мыс перед Иоканьгским заливом, там, где Белое море соединяется с Баренцевым. Ходила легенда, что у мыса водятся гигантские морские черви: они нападают на проходящие суда, топят их, буравя деревянные днища, а моряков пожирают. Привозили какого-то святого старца заговаривать злокозненных червей, после этого мыс стали называть Святым Носом, однако поморы вплоть до XIX века предпочитали на мурманский берег ходить не вокруг мыса, а волоком через узкий перешеек в его основании.

Увы, благоразумный путь поморских мореходов для «Полярного Одиссея» недоступен. Еще двое суток мы идем на север в сплошном тумане, ориентируясь по лоции и береговым радиомаякам: Сосковец, Вешняк, Орловский, Городецкий, Лумбовский... Святоносский!

Еще немного усилий, и на скалистом островке севернее мыса появляется шест с памятной табличкой: «Беломорская экспедиция журнала ЦК ВЛКСМ «Вокруг света», 1986 год. Мыс Святой Нос».

Впереди — вторая половина пути.

Окончание следует

Григорий Темкин

Поперек середины мира

— И вот вообразите,— рассказывал Олег Владимирович,— я в Кито. Впервые не просто в Эквадоре. Впервые в Южной Америке, впервые в Южном полушарии, впервые почти на экваторе. «Почти» потому, что Кито лежит чуть к югу от нулевой параллели. Сразу и не поймешь, что попал на самую «середину мира». Не жарко. Прохладный ветерок. Впрочем, все это вполне объяснимо: город расположен на высоте почти трех километров над уровнем моря. Четко различимы две части — Новый Кито и Старый. Характерная черта Нового Кито: склоны холмов засажены эвкалиптами. Эти рощи служат защитой от эрозии и образуют противоселевой заслон... Над Старым Кито возвышается гора Панесильо — «Маленький хлебец». На вершине — памятник святой деве Марии... И вот я, совершив первый круг по городу, стою на площади Сан-Франциско, верчу головой, стараясь вобрать в память сразу все — и дома, и горы, и прозрачный воздух, которого чуть-чуть не хватает для дыхания, и замечательную церковь Ла-Кампанья, украшенную индейской резьбой по дереву, где фигуры людей сохраняют — вопреки испанской традиции — естественную пропорциональность... Ко мне подбегает мальчишка с толстенной пачкой газет в руках. К этому я впоследствии так и не смог привыкнуть — детский труд для меня был и остается дикостью. Так вот, разглядываю маленького продавца в огромной, небрежно надвинутой — «как у взрослого» — войлочной шапке, и на верхней губе мальчишки вижу язвочку. Вот он, мой враг: лейшманиоз. И я в очередной раз осознаю, что приехал сюда не напрасно. Здесь пора сделать паузу в беседе и объяснить, кто такой Олег Владимирович Алита и что такое лейшманиоз.