Вокруг Света 1984 № 04 (2523) - [37]

Тем не менее и бразильские ботаники сумели собрать там немало редкостей. Выделенный им участок на бывшей окраине города поныне сохраняет относительную чистоту и свежий воздух, а потому его соседство высоко ценится у строительных компаний и квартиросъемщиков.

Стиснутый кварталами богачей, сад упирается тылами в склон горы и поднимается по ней, пока позволяет крутизна. Здесь, на небольшом пространстве, удалось воссоздать различные, природно-климатические условия и. поселить растения из разных районов; страны. Но меня более всего интересовало одно из них, которое можно было бы назвать «крестным деревом Бразилии».

Дерево — тезка страны

Такого дерева, как пау-бразил, нет, пожалуй, ни у какой другой страны. Честь, оказанная ему, лишь один из признаков высокого статуса бразильской флоры. Открывшие страну пятьсот лет назад португальцы поспешили донести королю не о городах, золоте и каменьях — их не было,— а о небывалой щедрости земли. Об этой реляции известно сейчас едва ли не каждому бразильскому школьнику. И на уроках он узнает, что существует деление родной истории не только в ее классическом виде, но и по сельскохозяйственному признаку — на циклы в соответствии с преобладавшей в то или иное время монокультурой: сахарного тростника, хлопка, каучука, кофе. Нынешнее время в газетах иногда называют «циклом сои», нездешней, но широко распространившейся культуры, дающей большие поступления в валюте. Экологи и экономисты предсказывают наступление новых периодов благодаря освоению Амазонии, видя в нем залог будущего величия страны.

Но первый исторический цикл состоял в добыче и вывозе дерева «пау-бразил». Найти его в ботаническом саду без помощи тамошнего служащего Валдомиро Пальеты мне было бы трудно: оно не отличается ни ростом, ни обилием листвы и цветов, ни прямизной ствола, и ему не отведено почетного или хотя бы заметного места.

— Пау-бразил растет внизу, на уровне моря. Вон по той аллее.

Валдомиро привычно продемонстрировал, как окрашивает ладони сок, проступающий сквозь кору, и прочитал краткую лекцию. Пропитанная этим красноватым соком древесина составляла в течение долгого времени единственное богатство открытой португальцами страны. Древесина, родственная сандаловой, приносила столь существенный доход, что очень скоро первое название страны — Земля Святого Креста — было забыто и ее стали именовать так, как называют и теперь по-португальски — «Бразил».

Но слава пау-бразил осталась далеко в прошлом. В лесах его ныне не сыщешь днем с огнем, и пропитанная соком древесина уже не представляется сокровищем. Однако название дерева живет и звучит достаточно громко, чтобы обеспечить ему, так сказать, почетную пенсию.

Казалось бы, дерево, сыгравшее столь значительную роль в бразильской истории, будут высаживать в каждом дворе или, по крайней мере, у любого официального здания. Но нет вокруг него ни казенной суеты, ни народного пристрастия. Улицы и частные усадьбы украшает чаще всего завезенный из Африки фламбоайан, с виду что-то вроде красной акации, цветущей буйно и пламенно.

Пока я рассуждал примерно в таком духе, стоя у знаменитого экспоната, Валдомиро слушал меня с замешательством, хотя и не без интереса. Воспитанность не позволяла ему перечить незнакомому человеку. Но он вовсе не собирался скрывать, что такой сентиментальный подход к предмету его профессиональных забот представляется ему праздным.

— Пау-бразил, говорите вы, память? — начал он.— А о чем? О рабском труде индейцев, об истреблении наших природных богатств, о вывозе их за океан? Не удивлюсь, если пау-бразил посадит под окнами конторы какая-нибудь транснациональная корпорация, чтобы выставить перед всеми свою фальшивую любовь к Бразилии! Отличный будет символ ее грабительской деятельности!

На недостаток внимания может пожаловаться не только пау-бразил. Буйная зелень, великое разнообразие растительности очень мало согласовывается с богатейшим фольклором и музыкальной культурой страны. Как искусство, так и образная система языка словно игнорируют отечественную флору. Не принято у бразильцев очеловечивать, как делают другие народы, какой-нибудь куст, дерево, злак, поверять ему в песне сердечные тайны, превращать его в символ человеческих качеств, скажем, мужества и силы, верности и нежности. Фантазия бразильских песенников весьма изощренна в описании достоинств любимой, и все же им почему-то не приходит в голову сравнить ее, допустим, с тростинкой или, применяясь к местным условиям, с королевской пальмой, чья стройность воистину поражает.

— Разве не так? — спросил я Валдомиро.

— Ну почему же! — неуверенно возразил он.— Вот, например, роза — вполне употребительный литературный и песенный образ.

— Это не образ, сеньор Валдомиро,— запротестовал я.— Это затертый штамп, завезенный из Европы еще в стародавние времена. А что же, ваша сельва так никого и не вдохновила? Ни в поговорки не вошла, ни в пословицы? Так ли она чужда бразильской душе?

— Может быть...— задумчиво протянул Валдомиро.— Не берусь судить о психологии наций и проблемах искусства, но по части растительности ручаюсь: в Европе она богаче красками и выразительнее формами хотя бы благодаря смене времен года. Осенью леса у вас стоят желто-красные, зимой приобретают графический черно-белый рисунок. Потом распускаются почки, всеобщее цветение. У нас этого нет. Сельва постоянно темно-зеленая. Сплошная стена. Однообразная и, пожалуй, гнетущая.