Вокруг Света 1983 № 05 (2512) - [16]

В это время только кое-где начинается уборка весеннего урожая, и поля покрыты золотом созревших колосьев. Пока крестьяне готовятся к жатве, специализированная бригада кооператива начинает высев отобранных семян в грядки, тщательно обработанные, выровненные. Земля должна быть достаточно мокрой, но не покрытой водой. Подготовкой семян всегда занимались особые умельцы, весьма почитаемые в общине. Предварительно пророщенные в бамбуковых корзинах семена разбрасывают по влажной поверхности, и скоро всходы покрывают грядки — все пять гектаров — плотной светло-зеленой щеткой. Высадят их потом на ста тридцати семи гектарах полей.

Пока рассада подрастает, а это занимает примерно месяц, жнут спелый весенний рис и снова заливают чеки.

Рослый, сильный и умелый пахарь всегда был в деревне самым ценным работником. В старину, если он даже не имел своей земли, его все равно уважали. Далеко не каждый умел точно — на глубину восемь-десять сантиметров — вспахать поле сначала вдоль, а потом поперек, налегая на плуг и бредя почти по колено в воде. Жена при этом обычно направляла и погоняла буйвола.

Сейчас в кооперативе Нгуенса тоже есть специальная бригада пахарей и полторы сотни буйволов. Как ни дорого ценится труд пахаря-профессионала, он пока дешевле бензина и прочих расходов на технику.

Наступает 25 июня. Пока кооператив готовил семена, рассаду, заливал водой поля, пахал и бороновал, крестьянские дворы, звенья, бригады заканчивали жатву на закрепленных за ними участках, молотили зерно, свозили положенную долю в общий котел, занимались домашними делами, ездили в город на базар и к родственникам, играли свадьбы.

В это время белоснежные облака начинают расползаться клубами вверх. По вечерам в них прыгают длинные змейки молний, воздух густеет до предела, обволакивая людей липкой влагой и, наконец, все вокруг скрывается за пеленой тропического ливня.

Женщины, подростки, старики — вся семья — выстраиваются шеренгой в воде и начинают двигаться к противоположному концу чека. Мужчины в это время обеспечивают их рассадой. Один стоит у семенной грядки, с силой выдергивает из нее стебли — по тридцать разом — и резким и сильным движением ударяет пучком по бедру, освобождая корни от налипшей грязи, связывает пучок соломой и кладет в круглую бамбуковую корзину. Корзина наполняется, за ней вторая, обе закачались на бамбуковом коромысле «гань», и кто-то из семьи уж семенит по-утиному к своему полю.

Даже у подростков движения быстрые и уверенные, словно они родились с навыками сажать рис. Отступая примерно на две ладони от уже посаженных стебельков, они ловко втыкают в жидкую землю по четыре связанных стебля. Работа начинается часов с шести утра, когда только рассветет. В одиннадцать, с наступлением самой жары, делают перерыв на обед и отдых. А с трех работают до шести вечера.

Жатва наступает в середине ноября. На лицах людей улыбки. Урожай всегда радость. Наточены едва изогнутые серпы, смазаны втулки у колес телег. В деревне жизнь замирает: затухают сельские печи для обжига кирпича и черепицы, пустеют кустарные мастерские, отменяются занятия в старших классах школы, глохнут моторы водокачек. Спелое зерно держится в колосе всего пять-шесть дней, и никто не хочет потерять выращенный с таким трудом рис.

Все это повторяется дважды в год. Из года в год. Работа, когда вся община становится единым организмом.

Каждый этап развития диктует свои условия. А то, что новое содержание заключается иной раз во взятые из истории формы, совершенно естественно. Они близки, понятны, стали частью национальной психологии, того собственного «я», которое отличает один народ от другого.

Нгуенса — Ханой А. Минеев, корр. ТАСС в Ханое — специально для «Вокруг света» Фото автора

Когда прилетают аисты

М ы только что выехали из Хатыни, и говорить не хотелось. В ушах продолжал звучать печальный, надрывающий душу колокольный звон, а перед глазами стоял черный бронзовый старик с всклокоченной бородой, который нес на руках погибшего мальчика.

Говорят, много лет спустя после марта 1943 года Антон Каминский, единственный, кто остался в живых из сожженных фашистами заживо жителей Хатыни, тайком приходил к памятнику и, шевеля губами, слушал колокола. Он смотрел на ближний лесок и, наверное, представлял себе уютные хатынские дымки с запахом воскресной снеди, сытое мычание коров, звяканье ведер у колодца. Лица, звуки, ароматы прошлого обступали его...

— У нас, белорусов, долгая память, незаживающая, — нарушил молчание Николай Ефимович Коржич. В его голосе звучали оттенки только что увиденного и услышанного.

Мимо нас проплывали ельники и березники, наполовину высохшие болота, оплетенные пучками ржавой травы. Из притихших лесов струился слабый аромат хвои и прелых прошлогодних листьев. Но вот машина вырвалась на простор, и перед нами открылись поля. Подернутые свежей зеленью, они убегали за горизонт, терялись в предвечерней сиреневой мгле. И только в тех местах, где проходил мелиоративный канал, были видны густые цепочки кустарников. Просторные, ухоженные поля посреди болот и лесов, вызывая любопытство и восхищение, как бы отодвинули печаль Хатыни, вернули нас к цели поездки.