Вокруг Света 1983 № 01 (2508) - [5]

С этого момента ничего не помню.

Пришел в себя несколько дней спустя, уже на той стороне Волги. Добрые люди позаботились.

Окончание следует

Николай Орлов, участник Сталинградской битвы, бывший командир танковой роты

Субботняя феерия

Ж арко, душно... Больше тридцати градусов в тени. Старая Гавана пропитана солнцем. Укрыться в прохладной тени деревьев негде: вся растительность — это худосочные пальмочки, растущие из трещин старых домов.

Мой знакомый Умберто опаздывает. А ведь так заманивал, так зазывал меня на «ферию». «Вот увидишь,— говорил,— ярмарку — не пожалеешь! Праздник кубинских мастеров. Спектакль, фейерверк, парад, гала... Это — феерия!..»

Кабачок «Бодегита дель медио», где я прячусь от солнца, похож на десятки других. Но для многих гостей Гаваны это объект паломничества: здесь, говорят, любил бывать Хемингуэй.

Умберто все нет и нет. Смотрю на часы — уже половина второго. На меня поглядывает сосед — замечательный тип мулата: весь шоколадный, а волосы и усы рыжие. Он доброжелательно улыбается. Я пытаюсь завязать разговор.

— Вот, условился с товарищем... Ферию хотел посмотреть...

— Ничего, она только в два начнется. Да и то можно не спешить: сначала не много продавцов будет. Самый разгар — часам к четырем.

— Да ведь хочется все увидеть — с начала и до конца. Когда еще выберусь...

— Выберетесь. Я столько раз уже бывал здесь, а еще раз посмотреть никогда не откажусь. Когда впервые сюда пришел — года полтора назад, потом никак следующей субботы дождаться не мог. И так до сих пор. Сам я из провинции Матансас. Родился в деревне.

— А что делаете в Гаване?

— Учусь. В университете.

— Я тоже — в Московском. А здесь пишу диплом.

— Я по акценту понял. У меня брат учится в Советском Союзе. В Ленинграде.

Несколько минут сидим молча. Тряхнув рыжей шевелюрой, мой собеседник принимает решение:

— Если ваш товарищ не придет, я смогу вам показать ферию. Только сначала — дело. Я там с одним мастером сговорился, он аппликации по коже делает.

— А кто они такие, эти мастера?

— Да разные люди. Рабочие, рыбаки, портные, скорняки, гончары... А в свободное время — да-да, именно в свободное — занимаются любимым ремеслом. Но ремесло это граничит с искусством. Берете меня в гиды?

— Беру! С великим удовольствием.

— Меня зовут Хесус.— Он протянул руку.— А тебя? Андрей? Значит, Андрес. Пошли.

Мы встали, и я, подумав, что Умберто придется ждать, пока я не насмотрюсь на ферию, оставил у бармена записку «для человека, который будет спрашивать «совьетико»: «Скоро приду. Обязательно дождись. Желаю прохладной погоды. Андрес».

От «Бодегита дель медио» до Кафедральной площади, где раскинулась ярмарка, несколько шагов. Улочка узенькая, покрыта брусчаткой, тротуары чисто символические. Типичный уголок старой Гаваны. Поперек мостовой меж двух чугунных тумб протянута цепь. Машин нет. Здание кафедрального собора впереди кажется ослепительно белым — даже глазам больно смотреть.

Людей на площади мало. В дальнем углу, в тени, несколько человек меланхолически потягивают «кронисадо» — напиток из дробленого льда, политого сиропом.

— Ну и где же ферия?

— Подожди. Скоро соберутся...

Возле ограды собора, на самом солнцепеке, высокий седой старик раскладывал на лотке витые розовые раковины, белые, словно сахарные, веточки кораллов, сушеных крабов, кривые акульи зубы. Извлек из сумки и бережно поставил чучело черепахи — в цилиндре и с тросточкой.

— А акульи зубы острые?

Старик достает листок бумаги и без усилия проводит по нему клыком. Листок распадается на две части.

Восхищенный, покупаю горсть зубов акулы, а Хесус уже тянет меня за рукав:

— Это не мастерство. Это для туристов, пойдем...

Солнце палит нещадно. Тени нет, только маленький кружок под ногами, отбрасываемый полями шляпы. Гаванцы все прибывают и прибывают на площадь. От розовых, голубых, зеленых, красных нарядов женщин рябит в глазах. Мужчины элегантны и подтянуты: светлые рубашки, темные брюки и высокие, туго зашнурованные ботинки. Это в такую-то жару! Но обычай есть обычай, и ни один истинный кубинец здесь не позволит себе и не простит другим какие-нибудь сандалеты или сабо.

Проходит полчаса, и уже вся площадь заполнена людьми — продавцами, покупателями. Мелькают разноцветные пончо. Изящными змеями свисают кожаные ремни с замысловатыми пряжками и тонким тиснением. Колышутся на слабом ветерке платья. На земле и на лотках расставлена обувь.

Хесус решительно прокладывает дорогу к дальнему углу площади. По пути я на секунду задерживаюсь у картонных моделей самолетов, среди которых в большом почете, я замечаю, наш краснозвездный По-2. Потом останавливаюсь возле пожилой семейной пары, сидящей на низеньких стульчиках и продающей раскрашенные глиняные куколки. Но боязнь потерять Хесуса из виду в этом водовороте людей не позволяет надолго отвлекаться.

Возле колонны собора, под красными, желтыми, бело-черными масками, развешанными на стене, сидел сухонький старичок в красной фуражке с большим козырьком. Хесус протянул ему руку и, кивнув на меня, сказал: