Вокруг Света 1981 № 03 (2486) - [28]

— Ну, Крапивин, немало и я из дерева всяких штук вырезал, но деревянных часов не только не видывал, но и не слыхивал. Много ли времени понадобится, чтоб такие часы сделать?

— А хоть десять лет. А хоть и вся жизнь.

— Ну коли так, успеха тебе желаю. Трудись, удивляй мир. Из каких пород дерева механизм-то часовой сделать хочешь?

— Ну корпус часов да футляр — это из капа. Для механизма и циферблата пальмовое дерево достану. Стрелки из жимолости сделаю.

— Ну а пружину из чего? Нешто деревянная пружина металлическую заменит?

— Попробую бамбук.

— Так ведь и бамбук — дерево. Хватит ли упругости?

— Попытка не пытка. Авось получится.

— Однако смел ты. Неужто механике обучен?

— Да- нет, я и грамоты-то не знаю. Принялся мастер за свои труды.

Несколько лет работал. Трудился, трудился, а часы его деревянные никак не желают ходить. Весь огород у него лебедой зарос, а поле — ольшаником. Пошла про мастера худая слава по всему Заонежью.

А лебеда на огороде у Крапивина хорошая уродилась. Стеной стоит. Про бурьян и говорить нечего — в человеческий рост вымахал. Подойдет баба к пряслу, глянет под ладонь на крапивинский огород, головой покачает:

— Не хозяин...

За красивым да редким деревом ездил Крапивин в Петрозаводск, в столярное краснодеревное заведение. Все узнавал, какое дерево хозяин купил да привез. Потому что для механизма часового приходилось ему разное дерево пробовать.

Как-то приехал Крапивин в Петрозаводск, купил несколько кусочков — обрезков хорошего дерева, а у столярного заведения пристав стоит, его дожидается,

— К большому начальнику тебя, Крапивин, велено отвести.

Ну Крапивин приосанился,— вот, думает, какая слава обо мне идет, даже большому начальнику обо мне известно.

А большой начальник на него сгремел:

— Ты что, Крапивин, на устои посягаешь? Часы носит только благородная публика. А ты, небритая морда, тоже часов захотел? Твое дело рыбу ловить, поле пахать, в огороде ковыряться. Устроим тебе маленькую отсидку, а потом возвращайся, хозяйство в порядок приводи, и чтоб никаких там часов!

И отвели Крапивина в больницу для умалишенных. Тихих помешанных, которые слушались, заставляли вкалывать. Ну и Крапивин приспособился в столярной мастерской работать. Свои кусочки-то деревянные он туда за пазухой принес. Норму по табуреткам выполнит, берется за свою часовую работу.

Спросит, бывало, у него надзиратель:

— Ты что это, Крапивин, строишь?

А он отвечает простодушно:

— Часы.

Ну, тут уж все с хохоту покатываются. Все довольны. На то он и сумасшедший, чтобы чудить.

Вот сделал Крапивин свои часы. Дело осталось за малым. Пружинку сделать, чтобы ход был. Вместе с обрезками дерева купил он в тот раз и кусочки бамбука. Один из надзирателей наводил порядок, да и бросил все эти обрезки в печку, в огонь. Тут Крапивин закричал не своим голосом да голыми руками, прямо в огонь и полез. Сильно руки обжег, слезы из глаз, но спас свои кусочки драгоценные. Попросил у надзирателей тряпицу пальцы замотать, а те смеются:

— Коли ты сдвинутый, так зачем тебе заматываться? В печку-то сам полез, никто тебя не толкал.

Долго у Крапивина руки болели. Деревянные кусочки он прятал под мышкой, с ними и спал. Как-то пришел снова в столярную мастерскую, достал кусочек бамбука, смотрит, а одна тонкая полосочка отщепилась и от огня-то съежилась, свернулась, будто пружинка. Крапивин осторожненько ее отрезал, подправил, вставил на место. Хотел было завести часы свои, да раздумал. Сердце бьется, вот-вот из груди выскочит.

Ночью, когда все уснули, Крапивин под одеялом тихонько завел свои часы. Поднес к уху, дыхание затаил... И услышал, как в часах тихонечко, ласково тикает: тики-так, тики-так... И заплакал Крапивин... Потом поцеловал свои часы, положил возле себя на подушку и всю ночь напролет слушал, как они тикают.

Прошла неделя, пристав приходит:

— Ну, Семен Крапивин, ума набрался? Осознал?

— Осознал,— говорит Крапивин.

— Тогда собирайся, велено тебя выпустить. И приказано, чтобы ты хозяйство в порядок привел и чтобы всякой чертовщиной не занимался.

Сказывали, что с дальних концов Заонежья приезжали к мастеру, чтобы глянуть на его деревянное диво. Иные немалые деньги сулили — не продал Крапивин свое детище. Ни копейки за свои труды не заработал. Так вот человек устроен — не копейка единая движет его помыслами.

— А как вы мастером стали? — спросил я у Ефимыча.— Небось и у вас немало интересного было на веку.

— Да как сказать... Выучился я, столярничал. Потом война пришла, из Заонежья на эти годы я уехал. На фронт не попал по причине неважного здоровья, хромой был. Жил на пудожском берегу, работал на Шальском лесозаводе. А в свободное время портсигары делал, инкрустацией украшал и посылал на фронт бойцам. Брат у меня младший был, Саша. Сразило его пулеметной очередью с самолета. Очень я это дело переживал. После того сделал портсигар, украсил его узорами и на крышке инкрустацией одно слово выложил: «Саша». И письмо написал бойцам. Так, мол, и так, передайте мой портсигар бойцу, которого зовут Сашей. И пусть, мол, он за брата моего врагам отомстит. Нашли такого бойца. Он письмо мне написал. За портсигар благодарит, пишет, что очень красивый, и еще пишет, что за моего Сашу он расплатится с врагом сполна. Через всю войну тот боец прошел и писал мне то и дело. И я его пригласил к себе в гости, когда кончится война. Война кончилась. И вот приезжает Саша ко мне в гости. Только боец-то этот был, оказывается, девушкой. Снайпером. И так уж вышло, что мы понравились друг другу, да и осталась она в наших заонежских краях насовсем.